Вдали послышалось тихое пение. Что это? Колыбельная? В мелодии проступали странно знакомые нотки… Он уже слышал эту песню, но когда и где?

Когда-то очень, очень давно.

Поднялся, отряхнул ладонь и пошел по завалам на звук. Перебравшись через груду строительного мусора, спустился в узкую ложбину между каменными плитами и битым кирпичом. И увидел мать.

Он сразу ее узнал, хотя она сидела к нему спиной, скорчившись, уткнувшись лицом в колени. Она напевала колыбельную, которую Стас слушал в далеком детстве.

— Мама, — спокойно произнес Стас, но сердце застучало как отбойный молоток.

Она не отреагировала, продолжая напевать, и тогда Стас осторожно потряс ее за плечо. Она оторвалась от колен, оглянулась в недоумении. Ее глаза были обычными человеческими глазами, и в них отражалось мутное желтое небо — и не было самого Стаса.

Она не была зрячей.

Мама была такой, какой он ее запомнил во время последней встречи. Усталая, с ранними морщинами, печальная.

Не выдержав, Стас затряс ее:

— Мама! Это я!

— Кто это? — прошептала она, тщетно ища того, кто ее побеспокоил.

Стас отступил, а мать встала и, горбясь, пошла по ложбине в одной ей известном направлении. Не замечая стоявшего рядом человека.

— Ты не видишь? Это я, Стас, твой сын! — заорал Стас. Накатила дурнота.

Мать остановилась, повела головой. Будто прислушивалась.

— Сынок? — вдруг сказала она.

— Да-да! Это я…

Но она его не видела. Однако все же как-то чувствовала…

— Я не вижу… — произнесла она. — Не вижу, где ты… Но знаю: ты где-то рядом. Я устала тут бродить… Этому нет конца… Ночью приходят чудовища… Рано или поздно доберутся до меня, а потом — не знаю, что будет потом… Я просто сижу здесь тихонько, пока они проходят мимо.

Она повела рукой, наткнулась на грудь Стаса, но повернулась и продолжила водить ладонью в пустоте.

Стас снова стал задыхаться — но не от усталости. Она его не видит, не слышит и не ощущает! Он ничего не может ей сказать, а сколько всего хотел бы сказать!

— Я боюсь идти дальше — туда, куда указывают великие, — продолжала говорить мать. — Но вот я тебя чувствую, ты здесь? Если бы ты умер, я бы тебя увидела, разве нет? Ты нашел способ заглянуть сюда?

«Нет, я тоже умер», — подумал Стас с мучительной болью в сердце.

— Думаю, пора мне, — сказала мать, обращаясь к пустоте. — Пора идти… хватит ждать…

Тишину разорвал далекий, но могучий звук — пение ганлина. Стас узнал бы его из тысячи. Протяжный и заунывный звук прокатился под небом, и туман начал рассеиваться. За грудой бетонных обломков на фоне поредевшей туманной пелены вновь проступили контуры разноцветных титанов, слившихся в объятиях друг друга, пьющих кровь из черепов, глядящих на мир под ними тремя вытаращенными глазами.

Стас отчаянно размышлял. Отвести мать к Мире и Дарену? Там нет тумана и чудовищ, а утешители живут в доме, как две капли воды похожем на дом Думовых… Стас подозревал, что приведи утешители кого-то другого, этот кто-то увидел бы собственный дом… Неважно. Вести туда мать нельзя — эти двое предложат тот же выбор.

Но как ее защитить? Куда отвести?

Он обнял ее. Крепко-крепко. Когда еще удастся это сделать? Если б можно было вернуть время назад, он бы пользовался каждой минутой, чтобы дарить ей радость. Странные и глупые люди, они живут так, будто впереди вечность, а впереди только смерть, когда будет поздно что-либо исправлять. И вот теперь, в загробном мире, у людей есть вечность — вечность скитаться по руинам, в тумане и мороке, среди чудовищ, но люди хотят конца всему.

И не получают ничего, кроме разочарования.

По ложбине двинулась процессия слепых скитальцев, но Стас не обращал на них внимания.

Мать в его объятиях застыла. Потом проговорила:

— Это все-таки ты, Стас? Почему ты здесь? Ты ведь еще не умер? Я не хочу, чтобы ты умер… Ты еще… там? Отпусти меня. Ты не должен быть рядом со мной… Моя дорога — с ними.

Она оглянулась на процессию.

Не сразу, но Стас разжал объятия, которые мать воспринимала таким странным способом. Его лицо было мокрым.

— У тебя своя дорога, слышишь? — возвысила голос мать. — Хватит обо мне думать! Отпусти — совсем, совсем отпусти! Я тебя ни в чем не виню, слышишь, Стас? Иначе какая из меня мать⁈ — Она уже кричала, и зловещее пение ганлина заглушало ее голос. Трехглазые чудовища на горизонте отвлеклись от своего занятия, с подобием изумления воззрились на далекую лощину под ними. — Отца тут нет, я знаю! Думала: встретимся…

Процессия захватила ее. Она пошла с остальными, босая, в потемневшей, но относительно чистой одежде.

Стас сердито вытер глаза рукавом. И увидел в процессии высокого мужчину — раньше его звали… Артемием, да. Рядом с ним, держась за руки, шли женщина со светлыми кудрями и очень похожая на нее девочка. Еще в процессии шел немолодой мужчина — охранник завода в Чаринске. Память на краткое мгновение вернулась к Стасу, и он узнал Алену Викторовну. Все они были здесь.

Все, кого убила гневная дакиня, шли в этой процессии. И под пение ганлина, под пристальным взглядом цветных гигантов над городом шагали в новую жизнь.

Ганлин звучал все громче и мощней, заполняя пространство. У Стаса закружилась голова, а потом он потерял сознание.

…Очнулся в темноте — не полной, но относительной, характерной для Перепутья. Ганлин смолк, титаны исчезли. Стас лежал лицом вверх под темным туманным небом.

— Где же вы? — раздался детский голосок. — Почему прячетесь? Выходите!

Стас резко сел. Чудовища с налепленными на них людьми!

Надо бежать!

Хотя нет, зачем? Он может погрузиться в сон Изгоя!

Он снова лег прямо на каменное крошево и попытался вызвать состояние сна Изгоя, но не получилось. То ли виной тому недавний обморок, то ли встреча с матерью разбередила душу, и он потерял способность к концентрации и управлению второй чакрой. Он сделал несколько попыток, и все они провалились.

Тем временем из-за ближайшей груды камней выступила чернильная туша с бледными пятнами приклееных к ней человеческих тел. Без звука переступали длинные, многосуставчатые ноги, болтались щупальца.

В сторону Стаса посыпались обломки, и этот звук показался громким как удар грома.

Чудовище застыло. Затем поднялось на завал полностью и принялось спускаться. Прямо к