Внезапно ноги нащупывают выступ, и нас обдает холодной струей.

— Ручей! Пресная вода!

Мы с жадностью припадаем к ручью, окуная головы в воду. В жизни не пил ничего слаще.

— Господи, не могу поверить! — Миссис Парсонс громко смеется.

— Смотрите, справа что-то темнеет, похоже на берег.

Мы, барахтаясь, перебираемся через ручей, нащупываем ногами твердый уступ — он переходит в берег, который поднимается выше наших голов. За колючими бромелиевыми зарослями обнаруживается проход, и мы карабкаемся, мокрые, распространяя зловоние. Я непроизвольно хочу обнять попутчицу за плечи, но миссис Парсонс ускользает — и вот уже стоит на коленях, всматриваясь в выжженную пустошь.

— Как приятно снова видеть твердую землю, по которой можно идти! — с преувеличенным простодушием восклицает она. А за ним слышится: noli me tangere[78].

— Не советую. — Я возмущен: да что эта заляпанная грязью тетка о себе возомнила? — Там под коркой золы грязь, а в ней полно коряг. Провалитесь по колено.

— Здесь вроде земля твердая.

— Мы в гнезде аллигаторов, место, где мы влезали, их спуск к воде. Не пугайтесь, из старушки как раз мастерят сумочку.

— Ужасно.

— Лучше пойду поставлю удочки, пока совсем не стемнело.

Я соскальзываю вниз и устанавливаю удочки, которые должны обеспечить нам завтрак. Когда я возвращаюсь, миссис Парсонс выжимает серапе.

— Спасибо, что предупредили, мистер Фентон. Оступиться здесь легче легкого.

— Не за что. — Я преодолеваю раздражение. Господь свидетель, не собирался я трогать миссис Парсонс, даже будь я в хорошей форме, а я выжат как лимон. — Юкатан не лучшее место для туристов. Теперь вы понимаете, почему майя строили дороги. Кстати о дорогах — смотрите!

Последний закатный луч освещает маленькое квадратное строение километрах в двух вглубь материка. Развалины крепости индейцев-майя, сквозь которые проросли фикусы.

— Их тут много. Говорят, это индейские сторожевые башни.

— Место выглядит таким необитаемым.

— Будем надеяться, москитов тут тоже нет.

Мы устраиваемся в аллигаторовом гнезде и делим на двоих последний батончик, наблюдая, как звезды то появляются, то исчезают в просветах облаков. Москитов не так много, — вероятно, жара их доконала. Впрочем, сейчас не так уж жарко и даже не слишком тепло, учитывая, что мы промокли насквозь. Миссис Парсонс продолжает обсуждать красоты Юкатана, решительно отказываясь сближаться.

В моей голове уже крутятся агрессивные планы насчет предстоящей ночи на случай, если моя спутница попросит уступить ей серапе. Неожиданно она встает, уминает пару кочек под ногами и спокойно замечает:

— По-моему, это место ничем не хуже прочих, вы согласны, мистер Фентон?

Затем преспокойно подкладывает под голову мешок из-под спасательного плота и ложится на землю, укрывшись ровно половиной серапе. Ее узкая спина повернута ко мне.

Это настолько убедительно, что я уже наполовину забираюсь под свою часть серапе, прежде чем до меня доходит абсурдность происходящего.

— Между прочим, меня зовут Дон.

— Ах да, а я Рут.

Ее тон сама любезность.

Я почти не касаюсь ее, когда мы, словно две рыбины на тарелке, лежим под звездами, вдыхая дым далеких костров и ощущая всем телом каждую кочку. Я уже и забыл, когда я в последний раз чувствовал себя так неловко.

Эта женщина ничего для меня не значит, но ее показное равнодушие, ее узкий зад в восьми дюймах от моей ширинки спровоцировали бы меня скинуть шорты просто на спор за два песо. Будь я лет на двадцать моложе. И не так измотан. Но двадцать лет и усталость никуда не делись, и я усмехаюсь про себя, что, возможно, миссис Парсонс рассудила правильно. Будь я на двадцать лет моложе, она не разделила бы со мной серапе. Словно радужная рыбка, которая кружит вокруг сытой барракуды, готовая в любую минуту дать деру, миссис Парсонс уверена, что ее шортам ничего не грозит. Ее узким, тугим шортам. Так близко от меня…

Я ощущаю сладкий спазм в паху и немедленно убеждаюсь, что рядом со мной — звонкая пустота. Миссис Парсонс незаметно отодвинулась. Неужели меня выдало дыхание? Как бы то ни было, я совершенно уверен, стоит мне протянуть руку, она тут же вскочит и объявит, что решила окунуться. С высоты этих двадцати лет я позволяю себе усмехнуться — и меня отпускает.

— Спокойной ночи, Рут.

— Спокойной ночи, Дон.

И хотите верьте, хотите нет, мы засыпаем, а над нами бушуют армады ветров.

Меня будит свет. Холодный, белый свет.

Первая мысль: охотники на аллигаторов. Нужно как можно скорее дать им понять, что мы простые turistas. Я встаю на ноги, замечая, что Рут спряталась в кустах.

— Quien estas? Al socorro![79] Помогите, сеньоры!

Ответа нет, но свет гаснет. Я слепну.

Я еще что-то кричу на двух языках. Ничего. Из темноты доносится неясный царапающий свист. Мне становится не по себе, и я сообщаю в темноту, что наш самолет разбился и нам нужна помощь.

Узкий карандаш света прямо над нами вспыхивает и снова гаснет.

— П…мо…шь, — повторяет неразборчивый голос, и что-то звякает.

Они точно не местные. Меня переполняют самые дурные опасения.

— Да-да, помощь!

Шипение, треск, и все смолкает.

— Какого черта! — Я шагаю туда, где только что были они.

— Смотрите, — шепчет Рут сзади. — Над развалинами.

Я успеваю разглядеть быстро гаснущие вспышки:

— Лагерь?

Я наугад делаю еще два шага вперед. Нога пробивает корку, и под колено — туда, куда вы вгоняете нож, чтобы отделить куриную ножку, — вонзается что-то острое. Судя по боли, отдающейся до мочевого пузыря, я снова повредил коленную чашечку.

Травма колена выводит из строя мгновенно. Сначала вы обнаруживаете, что колено не гнется, и пытаетесь перенести вес на поврежденную ногу. Тут же в позвоночник вонзается штык, челюсть отвисает от боли. Крошечные частицы хряща попали на чувствительную опорную поверхность. Колено пытается подломиться, не может, и вы падаете, что в первый миг приносит облегчение от боли.

Рут помогает мне добраться до серапе.

— Вот недоумок, идиот несчастный…

— Не корите себя, Дон, вы вели себя естественно.

Мы зажигаем спички, ее пальцы, отталкивая мои, исследуют колено.

— Кажется, чашечка на месте, но колено быстро распухает. Я приложу мокрый платок, а утром займемся порезом. Это браконьеры?

— Возможно, — вру я. По мне, так скорее контрабандисты.

Она возвращается с мокрой банданой и прикладывает ее к моему колену.

— Наверное, мы их спугнули. Этот свет… такой яркий.

— Охотники. Люди здесь творят дикие вещи.

— Они могут вернуться утром.

— Вполне.

Рут расправляет мокрое серапе, и мы снова желаем друг другу спокойной ночи. Ни я, ни она и словом не обмолвились о том, как теперь возвращаться к самолету.

Я лежу, разглядывая Альфу Центавра на