Совместное заявление было принято довольно быстро, потому что Бейкер, Шеварднадзе и их сотрудники – гораздо менее упертые на своих позициях – сумели найти точки соприкосновения во время очень конструктивной встречи. И они должным образом представили проект на пленарном заседании после обеда. Горбачев прошелся по нему строчка за строчкой, но, к удивлению Буша, попросил лишь о скромных изменениях. Несмотря на всю его напыщенность утром, в окончательной версии ничего конкретного не говорилось о мирной конференции на Ближнем Востоке – лишь смутные упоминания о сотрудничестве в регионе. С другой стороны, американское требование о безоговорочном уходе Саддама также было опущено. Таким образом, итоговое коммюнике, опубликованное Бушем и Горбачевым, было результатом уступок. Но американцы чувствовали, что получили «хорошую сделку» – «гораздо больше, чем ничего», сказал Бейкер. Для Скоукрофта, после утренних проблем, это был «удивительный – и чрезвычайно обнадеживающий – поворот»[1050].

Бейкер обычно не любил «конструктивную двусмысленность» в практике дипломатии. «По большей части это опасный инструмент, который следует использовать экономно. Чаще всего абсолютная точность является более предпочтительным устройством». Он считал, что, как правило, лучше уходить со встреч с «несогласным видом», а не с «недопониманием», которое только накапливает большие проблемы на потом. Однако в этот раз в Хельсинки он мог смириться со словесной неопределенностью – не в последнюю очередь потому, что чувствовал, что США одержали верх в споре[1051].

Действительно, несмотря на все сладкие разговоры о партнерстве и личное позерство Горбачева, позиция силы Америки теперь была очевидна для всех. Это впечатление усилилось, после того Горбачев долго излагал свои планы экономических реформ, которые должны были быть объявлены 1 октября, и говорил о политических последствиях, которых он явно боялся. До сих пор, по его словам, «конфронтации или гражданского конфликта» в стране с такой «сложной историей» удавалось избежать, но следующие три-пять месяцев будут «критическими». Его самой большой проблемой в этом необходимом переходе к рынку было то, как заполнить товарами полки советских магазинов. «Запад должен помочь нам товарами и в финансовом отношении. Цифры тут не очень большие»[1052].

Как всегда, Буш не клюнул на наживку. Он просто повторил свою обычную фразу: «Как вы знаете, у нас нет денег для крупной экономической помощи». Вместо этого он неопределенно пообещал некоторую технологическую помощь и дополнительные инвестиции США. Что касается торгового соглашения, которого жаждал Горбачев, то Буш сказал, что Советский Союз должен принять законодательство об эмиграции, прежде чем можно будет начать какие-либо переговоры по этому вопросу. Он беззаботно добавил, что «в СССР все еще существует какое-то старое мышление», но выразил оптимизм в результате этой встречи, заявив, что «теперь мы на общей почве»[1053].

И именно эта «точка соприкосновения» казалась наиболее очевидной на пресс-конференции, последовавшей за их семью часами проведенными вместе. Во Дворце Финляндия личная химия между лидерами сверхдержав казалась явственной и трогательной. «Два новых друга выходят, улыбаясь» – таков был заголовок репортажа Морин Дауд для «Нью-Йорк таймс». На фоне мирового кризиса резко улучшившиеся отношения между Вашингтоном и Москвой изменили всю динамику международных отношений. В решительном совместном заявлении, в котором они пообещали действовать как «индивидуально, так и согласованно», чтобы обратить вспять завоевание Ираком Кувейта, они подтвердили декларацию Бейкера–Шеварднадзе от 3 августа и свою общую поддержку резолюций ООН, направленных на обеспечение ухода Саддама из Кувейта. Горбачев говорил о полном развороте с 1967 г., когда две сверхдержавы, казалось, были на грани войны, поддерживая противоположные стороны в арабо-израильской шестидневной войне. Буш упомянул об их недавних саммитах – на Мальте, в Вашингтоне, в Кэмп-Дэвиде – «когда мы вступаем в новый мирный период и выходим из холодной войны». Он отметил их общую способность сотрудничать и отстаивать одни и те же принципы[1054].

Тем не менее перед мировыми СМИ их расхождения также были очевидны, особенно в отношении применения силы. Буш не скрывал возможности в конечном счете применить военную силу, в то время как Горбачев пытался дистанцироваться от этого варианта. Отвечая на вопросы, он очень внятно настаивал: «Я не говорил о том, что если Ирак не будет в результате мирных подходов подчиняться воле народов и выводить войска, то мы перейдем на военные методы. Я этого не утверждал и не утверждаю. Более того, считаю, что это втянуло бы нас в события с непредсказуемыми последствиями»[1055]. Все же он не отверг это категорически. Дверь была оставлена слегка приоткрытой.

Он также едко отреагировал на покровительственный комментарий Буша: «Я думаю, что это замечательное сотрудничество, продемонстрированное Советским Союзом в Организации Объединенных Наций, заставляет меня рекомендовать как можно более тесное сотрудничество в экономической области». Горбачев парировал: «Было бы очень поверхностно, упрощенно судить, что Советский Союз можно купить за доллары»[1056].

Этот резкий обмен репликами был показательным. В результате для Горбачева саммит был незначительным отвлечением. «Нет большого смысла с точки зрения дел внутри страны, сосредоточиваться на этом кризисе», – прокомментировала Морин Дауд. «Советский народ больше озабочен попытками купить хлеб и сигареты», чем «наказанием» Саддама. С американской стороны история была совсем другой. В условиях, когда американцы оказались перед лицом возможной войны, то, как Буш справится с кризисом в Персидском заливе, «становилось проверкой его лидерства» и «помогало определиться с качеством его президентства»[1057]. Но даже если президент оказался явно на подъеме, с рейтингом опроса 76%[1058], он был далеко не равнодушен к затруднительному положению Горбачева. По мнению журналиста Р.У. Эппла, встреча «подчеркнула решимость президента Буша помочь своему критикуемому советскому другу показать себя мировым государственным деятелем, а свою страну – игроком на мировой арене, когда дома все идет так плохо». Эппл сказал, что встречу стоит, быть может, стоит назвать «спящим саммитом» – таким, который имел большее значение, чем предполагал любой из лидеров, возможно, знаменующим «начало общего поиска мира на неспокойном Ближнем Востоке – цель, которая ускользала от мировых государственных деятелей даже дольше, чем цель завершения холодной войны»[1059].

Буш прилетел домой из Хельсинки в приподнятом настроении. Позвонив королю Фахду, он с облегчением узнал, что арабская реакция на саммит была положительной[1060]. Со своей стороны, Коль был откровенно экспансивен. «Это произвело отличное впечатление. Вчера я разговаривал с Горбачевым по телефону. Он очень доволен». Буш тоже выразил удовлетворение. «Он выступил с более сильным заявлением, чем мы ожидали. Мы получили все, что хотели»[1061]. В целом Хельсинки предоставил президенту идеальную платформу для его выступления на совместной сессии палат Конгресса, с помощью которой он надеялся усилить поддержку своего подхода в Персидском заливе и подчеркнуть то, что было достигнуто на саммите.

В той речи 11 сентября он начал с напоминания своим слушателям о целях, которые он ранее поставил: «Ирак должен уйти из Кувейта полностью, немедленно и без каких-либо условий. Законное