И внимательно посмотрел на неё. Взгляд серьёзный, умный, собой миловидная, одета опрятно, светлая коса чуть не до пят. Обыкновенная крестьянская девушка. Право же, удивительно, каким образом она оказалась здесь, если идёт из-под Стародуба?

— Что же тебя побудило направиться в такую даль? — спросил он.

— Война, — вздохнув, ответила Груня. — Небось ты и сам знаешь, что мы воюем с турками. — И она, слово за словом, стала рассказывать о себе: как шла от Стародуба до Москвы, про мирскую сходку в селе Воздвиженском — как народ сочувствует болгарам. И о том, что её не приняли в Москве учиться на сестру милосердия. Потому она теперь и идёт в Петербург. Говорят, что только там берут в ученье таких, как она, малограмотных.

Груня говорила неспешно, несуетливо. Взглянет украдкой на собеседника, не утомила ли его словами, и снова продолжает. Видит, что он слушает её усердно, да ещё расспрашивает сам обо всём. И глаза участливые, в душу заглядывают. Такому человеку можно довериться, всю свою жизнь раскрыть.

— Ой, — спохватилась вдруг Груня, — заговорила я тебя, добрый человек. Ты лучше скажи, что дальше, за этой станцией?

— Дальше — Химки, за ними Крюково, Клин, — стал подробно перечислять он.

Груня попросила:

— Напиши мне крупными буквами названия на бумажке.

Дорога научила её предусмотрительности. Бывает, что один человек правильно растолкует, куда и как идти, другой же сам собьётся и тебя собьёт. Коль будет на бумажке написано, не надо объяснять никому, далеко ли идёшь и зачем. А только спросишь нужное название: Клин, или Крюково, или ещё какое-нибудь.

— Неужели всё-таки пойдёшь? — снова спросил Добрый человек (так назвала его Груня про себя). И не для того, чтобы отговорить, а чтобы она могла более явственно представить себе, какие трудности ждут её в дороге, сказал: — Отсюда путь намного тяжелей, чем от Стародуба до Москвы, особенно если взять ближе к Петербургу. Места там глухие, болотистые; дремучие, непроходимые леса. Тебе не страшно будет?

— А что поделаешь? — спокойно рассудила Груня. — Мне надобно идти непременно.

Добрый человек поглядел на неё долгим изучающим взглядом, как будто пытался разглядеть в ней что-то скрытое. Груня смутилась от его взгляда, поправила платок на голове и перекинула косу через другое плечо.

— Послушай, — сказал он, — мы с тобой разговариваем, а всё ещё не познакомились. — Протянул Груне руку и представился: — Михаил Николаевич Алексеев.

Девушка ещё больше смутилась, покраснела, потом с достоинством поклонилась и ответила:

— Меня Груней зовут, Аграфена Тимофеевна.

— А фамилия?

— Фамилия наша Михайловы. У нас в Матрёновке подряд все Михайловы, и родные, и соседи.

— Так вот, Аграфена Тимофеевна, — сказал Михаил Николаевич. — Я сейчас напишу письмо своим друзьям в Петербург и попрошу, чтобы они тебе помогли определиться на курсы сестёр милосердия. Я ведь сам петербуржец, в Москве нахожусь по работе. Профессия у меня такая, что приходится много ездить. Я адвокат, или защитник, как тебе угодно. А случается, пишу статьи в газеты про таких людей, как ты.

Груня застенчиво улыбнулась, приняв его слова за шутку. Что можно про неё написать? Как шла, поспешала, истоптала лапти, и всё покамест без толку?

А за письмо, которое ей может посодействовать, низкий поклон.

— Я теперь не то что дойду — на крыльях долечу до города Петербурга с твоим письмом, — сказала она счастливым голосом.

— Нет, Аграфена Тимофеевна, — возразил Добрый человек, — время не ждёт, а до столицы вёрст не сосчитать. Пока ты дотащишься туда пешком, не останется времени на учёбу. Тебя ведь ждут раненые. Поезжай-ка лучше поездом.

— Ничего, — бодро ответила Груня, — доберусь и пешком. Сил у меня хватит, не думай.

Михаил Николаевич уже давно понял, что у неё нет денег на билет, и сказал просто, будто близкий человек:

— Я тебе дам денег на билет.

Груня ужаснулась и замахала руками:

— Что ты! Что ты, Добрый человек Михаил Николаевич! Разве можно? Да я лучше пешком пройду лишние вёрсты. Мне так привычней.

Михаил Николаевич принялся её уговаривать:

— Послушай, друг мой, разве бы ты сама не выручила, если бы мне нужна была помощь? Возьми, прошу тебя, хотя бы в долг, заработаешь — вернёшь. Надо торопиться, а ты препираешься. Поверь мне, ты обязательно станешь сестрой милосердия. И надо, чтоб это было так.

Груня стояла молча, опустив голову.

— Прошу тебя, — уговаривал он. — Люди должны друг другу помогать. Тем более во имя такого святого и правого дела. — И уже совсем решительно проговорил: — Едем вместе на вокзал. Я сам куплю билет. Хорошо?

Груня не стала больше отказываться. Она рассудила: знать, должно быть так, а не по-другому.

Михаил Николаевич подозвал извозчика, который стоял недалеко от платформы, и они поехали назад в Москву.

Вокзал был огромный, какой-то гулкий, и Груня растерялась. Люди суетятся, толкаются, того гляди, с ног собьют. И как тут разберёшься, где кассы с билетами, где посадка? Нет, пешком лучше идти — вольная дорога, просторная.

Но всё оказалось гораздо проще, чем представлялось Груне. Добрый человек оставил её в зале ожидания, а сам сходил и купил билет на вечерний поезд. Потом объяснил, с какой платформы следует садиться и в какой вагон. По своей привычке Груня всё основательно утвердила в памяти, повторив про себя наставления Доброго человека, чтобы потом чего не напутать. Первый раз в жизни едет на поезде, есть отчего потеряться.

— Да ты не робей, Аграфена Тимофеевна, — весёлым голосом подбодрил её Михаил Николаевич, — всё пойдёт на лад, сама увидишь. Всё устроится, как нужно.

От его слов и мягкой улыбки Груня и впрямь сразу приободрилась.

Михаил Николаевич написал обещанное письмо в Петербург, отдал ей и сказал:

— Не потеряй смотри.

Груня только улыбнулась в ответ и напомнила Доброму человеку:

— Ты не забудь, запиши мне свой адрес, чтобы я могла долг тебе вернуть, как заработаю деньги.

— Вот моя визитная карточка, здесь всё обо мне, — сказал он и протянул Груне небольшую карточку, на которой был указан его адрес. — А это, — он вынул из кармана бумажник, — вот тебе деньги, купишь себе чего-нибудь поесть. Уверен, что с утра ещё ничего не ела.

Но Груня не захотела взять денег. Когда её кормили в разных деревнях, она вместе с хозяевами садилась за стол, такое было в обычае. У них в Матрёновке тоже не отпустят из дому, кто бы ни зашёл в избу переночевать, не накормив его. Деньги же — это вроде подаяния. Нет, она не возьмёт их.

— Не надобно мне, — отказалась она наотрез. — Ненадобно. А про чёрный день у меня