Михаил дернулся, оскорбленно смежил левый глаз, а открытым начал гневно шарить по невысокой фигуре Чурляева.

— Затвори рот на замок. Говорун. Подобрали на дороге — молчи.

— Машину не имеете права калечить, — твердо добавил Чурляев.

Михаил оттолкнул с дороги каблуком камень, поймал за руку Дугача, и хотя тот, крепкий, словно сплетенный из жил, сильно упирался, потянул его к осинкам, где Николай держал наготове алюминиевые стаканчики.

Михаил заставил шофера выпить с собой и Николаем, проводил в рот яйцо и, разжевывая его, свирепо таращил глаза на Чурляева.

— Ишь, щелчок, колесо, говорит, смените. Патрон в нос и луковицу чесноку. Чихать будешь? А? Не на того наткнулся. Волжанина задираешь, богатыря! Волга — эт-та… Я дюжинами таких бью. Я по три мешка таскал. Сходни лопались.

Чурляев прислонился плечом к борту, скрестил ноги и смотрел в степь, где мерцало озеро. Поза, мягкий взгляд, сцепленные на животе пальцы невольно убеждали в том, что он спокоен до смиренности. Я удивился: его оскорбляют, а ему нипочем. Уже все начали поглядывать то на него, то на Михаила, стараясь понять, что произошло, уже Кеша не выдержал и громко сказал: «Надрызгался и прицепился к старому человеку», — а Чурляев по-прежнему не произнес ни слова, и только бледность наконец-то выдала, что где-то в глубине он не безответен, а кипит от возмущения, но оно почему-то не прорывается наружу, точно плотиной закрыто.

Хотя Чурляев продолжал смотреть в степь, он заметил, что я до предела взвинчен и вот-вот гневно зашагаю туда, к осинкам, где белела в ручье яичная скорлупа и откуда неслись хвастливо-глупые, ненавистные выкрики Михаила.

— Не вмешивайтесь. Настаиваю. Очень. — Интонация была и ласковая, и грустная, и решительная. Стало ясно, что Чурляев просит меня не вмешиваться не потому, что робок, слабодушен, беззащитен, а потому, что задумал что-то.

Михаил так и не дал Дугачу сменить колесо: силой усадил в кабину и скомандовал:

— Рубани-ка километров на семьдесят!

Машина рванула с места. Резко отбросились от нее прокопченный солнцем валун, осинки и ручей, по которому плыла, покачиваясь, бутылка с белым ободком сургуча на горлышке.

Николай стукнулся виском о плечо Михаила, очумело помотал головой и вдруг запел рвущимся, как прелые нитки, тенором.

Михаил больно толкнул приятеля в бок и подало; тяжелым корпусом к Чурляеву.

— Колесо, говоришь, сменить? Кто ты такой, чтоб вмешиваться? Возьму и высажу. Колесо… А ну-к документы предъяви.

— Да иди ты курице под крыло, — мирно сказал Чурляев.

— Предъяви.

— Не собираюсь.

— Что?! У меня права есть… Документы на бочку! Я тайный уполномоченный.

— Да неужели! — по-стариковски тягуче прошамкал Кеша, — чем опять вызвал восхищение девочки с крестообразным бантом.

— Тайный!.. На бочку! — всхрипел Михаил.

— Еще раз повторяю: иди ты курице под крыло.

— Что? Я, волжский богатырь, — цыпленок?! Товарищи, вы слышали?

«Товарищи» молчали. Они сидели к нам кто спиной, кто вполоборота и, по-видимому, думали, что это надежно защищает их от вмешательства в начинающуюся ссору.

— Не кажешь документы? По-нят-но. Фальшивые. Патрон в нос и луковицу чесноку. Фальшивые. Кепчонку одел, суконный пиджак. Думаешь за рабочего сойти? Не рабочий ты. Морда-то пронырливая. Шпион ты! Вот кто!

Спокойно-бледное лицо Чурляева мгновенно еще сильнее постарело: приняло сумеречный цвет, заметней стала въевшаяся в морщины угольная пыль.

Кеша нахлобучил на глаза густо разросшиеся брови и покосился на меня.

Кешин взгляд, девочка от растерянности развязавшая бант, эти люди, безучастные, молчащие, будто рты им залепили смолой, — заставили меня забыть о просьбе Чурляева не вмешиваться.

— Подлости, подлости прекрати! Волжский богатырь… Волгу-то не пятнай, орясина.

Михаил обескураженно захлопал веками, потом недоуменно мотнул головой: не наваждение ли, — но тут же вскочил и гаркнул:

— Дугач, стоп. Прик-казываю.

Не сбавляя скорости, шофер поставил ногу на приступку, высунулся из кабины:

— В чем дело?

— Стоп. Шайку-лейку высадим.

Дугач защелкнул дверцу и повел машину еще быстрее.

— У, радиаторная пробка, подождь! Проучу, — проревел Михаил и подступил к Чурляеву:

— Слазь, шпионище! Выкину! Живо!

Чурляев хотел поднять с дна кузова, складное удилище, но Михаил придавил его сапогом. Затрещали, ломаясь, бамбуковые коленья. Затем он сорвал с Чурляева кепку и выбросил за борт. Она еще не успела упасть на землю, а Кеша уже подскочил к кабине, ожесточенно забарабанил в накалившийся верх.

Всех сильно качнуло вперед. Михаил торкнулся массивным задом о скамью.

Кеша спрыгнул на дорогу. Он снял кепку с татарника, на который она наделась, и, вернувшись обратно, ухватился за борт. Михаил вскочил, чтобы не пустить мальчика в кузов, но мы с Чурляевым загородили путь пьяному.

— Садись, гнусная ты душа! — крикнул на Михаила Чурляев. Он стоял перед этим пьяным дылдой, широко расставив ноги, казалось, они намертво приросли к доскам и ничто теперь не сдвинет его с места.

— Ах ты, щелчок! — Михаил размахнулся, но Николай поймал его руку.

— Михаилушка, брось. Ты в два счета смелешь их. Ты — жернов, они — зерна, зернышки…

— Двое дерутся, третий — не мешай, — сказал юноша, голый по пояс.

Девушки в шелковых платьях — по голубому белые астры — обернулись к нему. В глазах — робкий укор. Он рассмеялся и дернул среднюю за поля шляпы.

— Поездка без приключений — каша без масла.

— Посадили на беду, — буркнул мужчина в соломенной фуражке.

— Не вини зря людей, Ларя, — возразила ему жена.

Шофер вскочил на проколотое колесо и пригрозил Михаилу.

— Будешь смутьянничать — не поеду дальше.

— Ладно уж, езжай, пробка радиаторная. В совхоз. Понял? У, шайка-лейка. — Михаил победоносно оглядел всех и сел.

Дугач подогнал полуторку к водонапорной башне. Красная, поблескивающая узкими полосками окон, она высилась в центре совхоза. В нижней части торчала толстая труба, из которой падали, сплетаясь в воздухе, тонкие струйки. Сердито посвистывая, гогоча, ударяя друг друга крыльями, лезли под эти струйки гуси. Вожак, старый, жирный, с черной костяной шишкой на лбу стоял на одной лапе, сонно поглядывая синим глазом на стаю.

Михаил подбежал к башне. Гуси брызнули в