— Что, уже щиплют?

А Гриша усмехнулся на те незамысловатые слова: «уже щиплют». Кто кого шиплет — разве ж трудно догадаться?

Легли спать в тревоге. Спал или не спал Гриша, как вдруг услышал: стучатся в окно.

— Марина, слышишь? — отозвалась, охая, баба Оришка.

— Кто? — прижалась лицом к стеклу мать. И через минутку: — Сейчас, сейчас… — Побежала в сени. — Входите…

В сенях кто-то застонал. Мать возвратилась в хату не одна. В темноте зашелестела соломой, наверное, расстелила снопы.

— Вот здесь пока что положите, — прошептала.

Антон Яремченко (Гриша по голосу его сразу узнал) тоже шёпотом:

— В хате все свои?

— Свои, свои.

— Помнишь наш разговор, Марина?

Почему-то вздохнула мать, ответила, помолчав:

— Помню.

— Ну вот такое время настало. Помощь нужна твоя… Некоторых зацепило. Те, что на ногах, пошли. А этого подводой надо.

Чиркнул зажигалкой, прикурил цигарку.

— Сейчас я окна завешу. У нас ведь теперь «дорогой соседушка»…

Марина засветила каганец. Гриша немного приоткрыл глаза, чтобы увидеть, что делается в их хате. На земляном полу, на соломе, лежал какой-то мужчина с забинтованной головой и тихо стонал. На лавке сидел в задумчивости незнакомый дядько с русой бородой. И когда тот заговорил голосом Яремченко, Гриша чуть не вскрикнул.

— Кто-то в сельсовет перебрался? — равнодушно спросил Антон Степанович.

— Кто же ещё, как не тактакало Приймак…

— Приймак? — Яремченко подхватился с лавки, та даже заскрипела.

— Перебрался… И полколхоза к себе перетащил.

— Да-да… Положение наше неважное… Слушай: запряги своего Серого, надо отвезти товарища в надёжное место.

— Небезопасно сейчас, Антон. Налыгачи шныряют ночью, как борзые собаки, ещё наткнёмся на них.

— Надо что-то придумать…

Надолго воцарилась тишина в хате, даже раненый перестал стонать. Наверное, уснул, бедолага. Мерцала цигарка в руке Яремченко, который сел на лавку, склонил голову на руки.

Цигарка выпала из его рук. Мать быстренько наступила на искры, а цигарку кинула в печь. Прошептала:

— Подремай, Антон, подремай.

— Что ты сказала? — с трудом поднял голову.

— Говорю, подремай. Видно, устал…

— Э нет, голубка, дремать мне некогда… Что же делать будем?

— Я так думаю. Рано утром положим товарища на подводу, присыпим соломой… Я поеду в лес, как будто по дрова… Скажи только куда.

— Хорошо, пусть будет по-твоему… Ну, дружище, до завтра. — Он опустился на одно колено, пожал руку раненому и что-то сказал ему шёпотом… Поднялся, надел фуражку. — Проводи меня, Марина.

Мать вышла с Яремченко и вскоре вернулась.

— Гриша, не спишь?

— Не сплю, мама. А что?

— А что? — передразнила незлобиво. — Дядько Антон назвал вас молодцами. «В наши дни — это подвиг». Вот так сказал.

— О ком, мама?

— О тебе с Митькой да о деде Зубатом.

— За что?

— Ишь ты какой, родной матери не похвалился.

— О чём не похвалился?

— Как памятник спасали.

— И-и-и, — по привычке протянул Гриша. — Разве это тяжело?

Вспомнил Гриша, тогда они с Митькой весь день наблюдали за Приймаковым подворьем. Как только стемнело, Налыгачи выехали со двора. Они с Митькой побежали к деду Зубатому, с которым ещё засветло договорились о помощи.

— Понешла ворюг лихая година? — тихо прошепелявил старый.

— Понесла, — разом выдохнули мальчишки.

— Ну, боже, помоги, — так всю жизнь дед говорил перед дорогой, перед началом хорошей работы.

Ленивый вол шёл на удивление послушно. Ехали тихо по песку. Колёса не скрипели, дед Зубатый их загодя смазал. Подъехали к памятнику, лежащему на земле среди привянувших сальвий.

У Налыгачей было темно. Федора, оставаясь одна, без мужчин, закрывала ставни, запиралась на все засовы и терпеливо ожидала ночных добытчиков. Знала, всё равно хоть перед рассветом, но явятся, грязные, усталые и злые. Разгрузят наворованное и начнут стаканами глотать сивуху.

Постояли в тишине, прислушиваясь. Нигде ни звука. Дед Зубатый ближе подошёл к памятнику, выждал ещё минутку.

— Ну, боже, помоги… — И к мальчишкам: — А ну, ш того конша. Берите!

Погрузили памятник на подводу и благополучно добрались к дедову подворью…

— Ну, шпашибо тебе, — похлопал дед по крутой шее вола, впряжённого в оглобли. — Не подвёл… А теперь, хлопчики, уже будет полегче… Давайте тихо, к тому штожку.

В стогу уже и место было дедом приготовлено — сено выбрано снизу. Положили памятник, сеном присыпали…

Дед выпряг вола, завёл его в сарай и, прощаясь, сказал мальчишкам:

— Вы же никому, даже матерям швоим не того… Вам по малолетштву, может, и не того… А я хотя и штарый, хотя и дурная у меня голова, но жалко и её лишатьшя… Поняли?

— Поняли, — выдохнули мальчишки.

— И не в голове, конечно, дело… — не мог успокоиться дед. — Вот это мы ш вами, жнайте, швятое дело шделали. Как бы вам шкажать — человеком шебя почувштвовал. Теперь и шмерть не штрашна. Поняли, хлопчики?

— Поняли…

— Вот какой дед Зубатый, — негромко произнёс Митька, когда они пришли уже на свою улицу.

— Такой…

Мол, а разве ты раньше не знал деда? А кто скот отогнал в Саратовскую область и назад вернулся? Дед Зубатый. Сколько в дороге трудностей было у деда, а ведь до единой коровки сдал, справку с печатью на стол председателю колхоза положил… Говорят: баба ому голову затуркала. Получается, что не затуркала. Разве они с Митькой смогли бы спрятать памятник, если бы дед не согласился помочь? Да никогда! А ещё говорили про деда Зубатого: старорежимный…

Вот что вспомнилось Грише, когда вернулась мать из сеней и передала слова Яремченко.

Марина подошла к раненому и спросила тихо:

— Может, на кровать перейдёте. Я вам постель приготовила…

Раненый поднялся на локти, вглядываясь.

— Марина?!

— Михаил?.. Швыдак?

Запёкшиеся губы раненого скривились в горькую улыбку.

— Вон как, брат, пришлось встретиться.

Гриша поднял голову. Вот так встреча, действительно! Да это же тот командир, который Грише звёздочку подарил. Видно, не пробился к своим, в лесах застрял.

— Такие дела, Марина. Кто знал, что так встретимся? Думали вы нас на белых конях, как победителей, встречать, а оно, видишь…

— Ничего, Михаил. Придёт время — будут ещё и белые кони… Болит?

— Горит… Мне в лесу перевязку сделали. Теперь порядок.

— Какой там порядок! У вас жар. На кровать вам надо, там мягче.

— Лучше бы в сарай, на сено…

— У нас нет немцев.

— Нет — будут.

— Уже были.

— Вот видите… А теперь, наверное, зашевелились и недруги скрытые наши. В полицаи готовятся…

— Ещё пока не назначали.

Марина уговорила-таки Михаила, помогла перебраться на кровать, накормила его, укутала ватником раненую ногу, чтоб тепло было.

— Ну, спокойной ночи, Михаил. Нам с вами рано вставать.

— Спокойной ночи, Марина.

Бабуся стонала, ворочалась с боку на бок, но глаз не открывала. Пусть думают, что