нужны воспоминания о землетрясениях, или потому, что вы не верите в восстановление, или из-за страха, что, если они внезапно рухнут, вы окажетесь погребенными под обломками.

Философия и биография

В своих «Воспоминаниях о Сократе» (Memorabilia) Ксенофонт вкладывает в уста Сократа следующие слова: «Если я не декларирую свои взгляды открыто, я делаю это своим поведением. Тебе не кажется, что действия являются более надежным доказательством, чем слова?» Нам, безусловно, стоит оценить иронию Сократа. Он предстает непревзойденным оратором, заядлым диалогистом, болтуном, который ругает ценность самого́ произнесенного слова. Но именно потому, что такой поворот делу придает не кто иной, как Сократ, необходимо уделить более пристальное внимание данной позиции. Как те мыслители, что были до и после него, Сократ понимал силу языка, но он также прекрасно осознавал необходимость философии превзойти язык. Поскольку философия опирается на язык ровно настолько, насколько ей это необходимо для победы над ним. Если языку суждено оставаться чем-то значимым, то он не должен удовлетворяться только описанием вещей, а заставлять их происходить, осуществлять изменения. Именно такое изменение, каким бы незначительным оно ни было, часто указывает на то, жива ли философия или нет.

Чтобы еще больше углубить данную мысль, скажу, что средоточием философии, местом ее обитания являются не книги или академические статьи, а тело философа. Философская мысль не существует должным образом, если не воплощена в человеке. Философия — слово, ставшее плотью. Вот почему в описываемой традиции личные биографии философов становятся весьма актуальными. Если философия подтверждается только в той степени, в которой она воплощена в жизни философа, то его жизнь является философской по своей сути и ее исследование мало чем отличается от изучения философского трактата. И как в философском тексте мы ищем правдоподобие доказательств и обоснованность аргументов, так и в жизни философа мы стремимся увидеть последовательность в поведении и согласованность между дискурсом и действием. Действительно, в традиции философии как искусства жизни недостойная биография может нанести репутации философа больший ущерб, чем недостойный аргумент. Если философ не воплощает в жизни философию, которую исповедует, он аннулирует ее[50]. Таким образом, в определенном смысле жизнь философа следует сценарию, написанному не кем иным, как им самим. Он не может делать то, что ему вздумается: то, что он делает, должно соответствовать тому, что он говорит должно делать. Каждый жест должен вписываться в логику целого; все, что не так, может поставить под угрозу надежность его философии. Попроси, например, Сократ у афинского суда прощения, этот единственный жест — «минутная слабость», назовем это так — стал бы угрозой всей его философской мысли. В жизни тех, для кого философия — искусство жизни, не бывает таких вещей, как биографическая случайность, так же как нет случайностей в хорошо выстроенном повествовании.

Вот почему одним из следствий концепции философии как воплощения является возрождение зна́чимости биографии как литературной формы. Кто-то может заметить, что история жизни философа становится столь же актуальной, как и сама его жизнь, функционируя в виде идеального образа для других, на который смотрят, которым восхищаются и которому подражают. Происходит это потому, что философская биография не состоит из серии отдельных событий, а представляет собой хорошо структурированное повествование, цель которого — обучать и формировать ум читателя[51]. Именно потому, что жизнь философа, согласно данной традиции, может рассматриваться как видимое выражение его философии, мы должны читать его биографию так же, как читаем философское произведение. Мы наблюдаем за логикой его действий так же, как следуем за последовательностью его аргументов. И через наблюдение за жизнью философа, через эмпатическое понимание работы его ума и поведения мы формируем наши собственные разум и поведение.

Открытие уединения

Концепция философии как искусства жизни является отличным подспорьем для рассмотрения жизни и творчества Мишеля де Монтеня. Мой обходной маневр, проведший нас сначала через теории Адо и Фуко, должен вывести нас наконец к пункту встречи с Монтенем.

Мишель де Монтень не являлся поклонником академических философов своего времени. Он не любил их «педантизма и абстракций», говорит его современный биограф Сара Бэйквелл. Вместо этого он был полностью увлечен философией иного рода — «великими прагматическими школами», рассматривавшими вопросы, «как справиться со смертью друга, как набраться смелости, как правильно поступать в ситуации морального выбора и как максимально использовать жизненные возможности»[52]. Среди мыслителей, которыми он восхищался, были Сократ, Цицерон, Сенека, стоики, скептики и эпикурейцы, которые составляют основу традиции искусства жизни.

В книге «Как жить» Сара Бэйквелл исследует жизнь и произведения Монтеня с одной явной целью — вычленить из них искусство жизни. В результате появляется впечатляющая реконструкция экзистенциальной, культурной и интеллектуальной вселенной Монтеня. Бэйквелл считает, что ключом к миру Монтеня является вопрос «как жить?». Это глубокий, многослойный, а иногда и текучий процесс дознания, который не следует путать с более узким этическим вопросом «как необходимо жить?» Возможно, последний также интересовал Монтеня, но основную часть времени он стремился узнать, «как жить хорошей жизнью», то есть «правильной и достойной жизнью, которая одновременно абсолютно человеческая, несущая удовлетворение и процветание»[53]. Действительно, вопрос «как жить?» структурировал всю биографию Монтеня: он открыл ему глаза, заставил его путешествовать, повидать мир, он заставил его заняться политикой, а потом оставить политику, жить с болезнью, привыкнуть к идее смерти и наконец умереть с достоинством. В процессе поиска ответа на вопрос «как жить?», посвящая этому свои труды, Монтень, должно быть, узнал, кто он есть сам.

Кроме того, вопрос «как жить?» заставил Монтеня отойти от повседневных дел, решение, за которое мы должны быть ему безмерно благодарны. По-настоящему жизнь Монтеня началась с того момента, с которого для большинства других людей она заканчивается, — с выхода на пенсию. В 1571 году, в возрасте 38 лет, возможно, как результат разочарования, поскольку его обошли с продвижением по службе, Монтень выходит на пенсию. Наряду с Ницше Монтень, должно быть, стал одним из самых активных «пенсионеров» за всю историю современной философии. По иронии судьбы то, что Монтень делал в то время, когда находился на «активной службе», сегодня столь же малозначимо, как и тогда; но вот его достижения после выхода на покой трудно переоценить. Освободившись от профессиональных обязанностей, он приступил к осуществлению крупного личного проекта: написанию «Опытов». При этом он не только придумал новый литературный жанр (эссе), но и нового литературного персонажа, абсолютно невероятного, который оказал влияние на каждого, кто когда-либо после этого брался за перо и бумагу. Имя этого героя — Мишель