состоянии повышенного самосознания, задействуя и тренируя определенные человеческие способности: внимание, память, воображение, самоконтроль. Адо рассматривает несколько таких практик, которые присутствовали сначала в греческих, в затем в римских философских школах. Одним из примеров является «внимание настоящему моменту». Сосредоточивая свое внимание на настоящем, мы освобождаемся от тех страстей, которые возбуждают в нас прошлое и будущее (ни то ни другое мы не можем полностью контролировать). К таким страстям относятся сожаление, страх, опасение, гнев, печаль. Внимание к настоящему моменту дает нам также ощущение «космического сознания» и помогает оценить «бесконечную ценность каждого мгновения»[39]. То же самое касается «предвосхищения зла» (praemeditatio malorum), еще одного ключевого упражнения, предполагающего постоянное осознание наличия дурных вещей в мире (бедности, страданий, смерти и т. д.), которые могут в любой момент обрушиться на нас. Благодаря такой медитации мы высвобождаем ментальное пространство для подобного рода вещей в нашей жизни и готовим себя на случай, если несчастья обрушатся на нас. Через осознание того, что может случиться с нами, мы обретаем контроль над страхом перед неизвестностью. В качестве последнего примера возьмем «взгляд сверху», который помогает понять, насколько наша жизнь ничтожна, если поместить ее в большую космическую картину. Это упражнение призвано излечить нас от болезни высокомерия. Акцент на том или ином упражнении может отличать одну школу от другой и одного философа от другого, но в той или иной форме духовные упражнения должны были присутствовать во всех школах.

Конечно, античная философия включала в себя систематический дискурс о мире, состоянии человека и общем благе. Поэтому для нее было характерно производство и распространение текстов (стихов, договоров, диалогов), получивших название «философской литературы». Однако — и здесь мы сталкиваемся с главным герменевтическим сдвигом, который предлагает Адо, — такие дискурсы и тексты были не самоцелью, а лишь инструментом трансформации тех, кто их писал или читал. Эти работы, указывает Адо, будучи «теоретическими и систематическими», были написаны «не столько для того, чтобы проинформировать читателя о содержании доктрины», но чтобы «сформировать его», чтобы настроить его «на прохождение определенного маршрута, в ходе которого он добьется духовного прогресса»[40].

Временами кажется, что Адо стирает хронологические рамки и говорит так, будто предметом его размышлений является уже не мир античных философов, а наш собственный. В одном месте он пишет: «Мы забыли, как читать». Мы больше не знаем, «как делать паузу, освободиться от наших забот, вернуться к себе, оставив в стороне наш поиск утонченности и оригинальности», чтобы «медитировать спокойно, размышлять и позволять текстам говорить с нами». Знание «как читать» никогда не было тривиальной вещью; действительно, это «духовное упражнение, причем одно из самых сложных»[41].

Опираясь на стоическое различие между дискурсом о философии (с ее делением на физику, этику и логику) и самой философией (то есть стоическим образом жизни), Адо выступает за понимание философии как определенной включенности в мир. Суть философии не состоит — и не должна состоять — в том, что она отделяет нечто от жизни и постулирует сие как ее сущность. Напротив, речь идет об улучшении бытия и о возведении его на более высокий уровень. По словам Адо, философия представляет собой «конкретное отношение и определенный образ жизни», то, что «охватывает все существование». Это не просто то, о чем вы читаете, пишете или говорите, а модус бытия в мире:

Философский акт происходит не только на когнитивном уровне, но и на уровне «я» и бытия. Это прогрессия, которая заставляет нас становиться более наполненными и делает нас лучше. Она поднимает человека из искусственного состояния жизни, омраченного бессознательным и преследуемого беспокойством, к подлинной жизни, в которой он достигает самосознания, точного видения мира, внутреннего мира, и свободы[42].

Возможно, мнение Адо нуждается в поправках: его представление о том, что древнюю философию можно свести к ряду духовных упражнений, требует прояснения определенных нюансов, как говорили некоторые его критики. Однако, и это касается предмета данной книги, концепция, представляющая философию как искусство жизни, получает решающее преимущество, потому что в ее рамках смерть философа ради собственных идей предстает философски значимым событием. Ведь искусство умирания может существовать только как часть искусства жизни. До тех пор, пока философию считают чисто академическим занятием, факту смерти мыслителя из-за его собственного философствования не всегда придается философское значение. Его смерть вряд ли выходит за рамки обыденной истории. Если же философия понимается как воплощение определенного мировоззрения и его проживание, то такая смерть внезапно становится чрезвычайно актуальной.

Интермеццо (в котором философ оставляет философию за дверью рабочего кабинета)

Идея философии как искусства жизни, преобладавшая среди античных философов, а также среди некоторых наших современников (например, Монтеня, Ницше и Симоны Вейль), тем не менее не является популярной среди основной массы представителей академической философии сегодня. Адо бросил вызов тому, как мы понимаем историю философии, но ему не удалось изменить взгляд современных философов на то, что они делают. Философия наших дней прежде всего «работа»; а философы — просто еще одна категория «профессионалов». Закончив свое обязательное ежедневное чтение, они не берут с собой философию домой, а оставляют ее в кабинете, за закрытыми дверями. Работа, которую они делают, какой бы выдающейся она ни была, не должна менять их жизнь. Ремесло философа, с одной стороны, и его биографию, с другой, не следует смешивать; они принадлежат двум разным категориям реальности.

Возможно, вследствие такого мировоззрения никчемно проведенная жизнь не обязательно расценивается как недостаток чьей-то философии, так как с философской точки зрения она не имеет никакого значения. В Древней Греции Диоген Синопский стремился жить «собачьей жизнью», поскольку это был его философский выбор и жизненная позиция. Сегодня философ в принципе может жить как свинья, но при этом на него будут продолжать смотреть как на создателя великих философских произведений. Если его и критикуют за что-то, то не за отсутствие гармонии между тем, что он говорит и что делает. Его критиков волнует нечто иное: некоторые логические недостатки в работе, слабость аргументов или неопределенность концепций.

Однако не всегда все так просто. В 1927 году Мартин Хайдеггер опубликовал Sein und Zeit («Бытие и время»), одно из самых важных философских произведений XX века, а для некоторых — самое важное. Спустя всего несколько лет Хайдеггер вступает в нацистскую партию. О его политической деятельности часто говорят как об одной из самых катастрофических ошибок, которые только мог совершить философ. Мы в шоке, и по-другому не может быть. И все же, что же шокирует нас на самом деле? Тот факт, что