войны миров, и сама любовь поменяет свои нежные и светлые очертания. Они не предупредили свою девочку-цветок о том, что, кроме их любви, ей придется встретиться с любовью других людей. Совсем других. И сама суть любви станет другой. Она утратит доброту и понимание. Она вдруг повернется жестоким, беспощадным лицом и испепелит взглядом палача. Потому что она больше не призыв родной души, она лишь оружие в руках обладателя. И ты узнаешь, что любовь к тебе — это чья-то реализованная возможность и потребность требовать, мучить и предавать. Что твой ответ больше никто не слышит, что само твое существование для кого-то только источник боли или сладости твоей казни. Это все так страшно, что Даша больше всего хочет, чтобы не наступил завтрашний день. Ее безжалостно вытолкнули из него.

— Даринка, — заглянула в спальню Тамара. — Не спишь? Это хорошо. Я не стала давать тебе успокоительное, может, выпьешь только на ночь. А пока постарайся просто отдохнуть, посмотри какое-то хорошее или, наоборот, плохое и глупое кино. Меня иногда развлекает именно глупое. Мне нужно выскочить на полчасика в магазин: купить приправы для лобио, горький шоколад для тирамису, хорошие фрукты. Кое-что уже готовится в духовке. Не буду торопиться с ужином, хочу, чтобы ты проголодалась. Телефон со мной. Понадоблюсь — тут же прилечу. Да, если тебе разрешили завтра не выходить на работу, я тоже не пойду. Я же еще считаюсь в командировке. Может, только выскочу по коротким делам. И не думай пока ни о чем. Мы все решим.

Когда Тамара вернулась, Даша смотрела какой-то фильм на большом настенном мониторе. Тамара только заглянула в дверь ее комнаты и быстро ушла в кухню. Перевела там дыхание и строго сказала самой себе: только не сходить с ума. Быть спокойной и уверенной и не ждать, что сестра начнет откровенничать, делиться чем-то очень личным, рассказывать о пережитом стрессе, страдании, о скрытых ото всех причинах и неожиданно тяжелых последствиях. Они обе для этого всего слишком сложные и ранимые люди, знают высокую цену вопроса и опасность ответа. И еще ненадежность, коварство слов, когда все сказанное — вроде так и совершенно не так. Да, пока только отдышаться. Потом будет видно.

Тамара выпила залпом стакан холодной воды. Она бежала с сумками из магазина как на пожар. Вдруг влетела в голову мысль, что Даша без нее может опять впасть в отчаяние и куда-то убежать, как делают раненые звери и смертельно напуганные дети… Они бегут не только от кого-то, их гонит собственный страх. Но Даша дома. Она спокойно смотрит кино и даже немного порозовела.

Тома готовила свои блюда, как к особому приему и на выставку. Накрывала обеденный стол в кухне, мыла и чистила фрукты. Поставила бутылку красного грузинского вина, открыла: пусть вино подышит… Незаметно пролетели часа два. Она вошла к Даше. Та уже выключила монитор, лежала неподвижно и напряженно смотрела в темное окно за ажурной шторой, как будто рассматривала там только ей видимые тени, лица, переплетения дорог.

Тома присела рядом:

— Ты о чем-то задумалась…

Это был не вопрос, а констатация.

— Да, — сразу ответила Даша. — Я думала о кино. «Кое-что о Пэм».

— Ты смотрела этот сериал? Странный выбор в данных обстоятельствах.

— Да нет, не странный. Он прямолинейный. Я видела этот фильм, как только он вышел. Смотрела с мукой, почти физической болью и не могла бросить. Сюжет, как ты знаешь, по реальным событиям. История жуткая, но сценарий максимально облегченный, закадровый комментарий даже ироничный, режиссура отличная, главная исполнительница Рене Зеллвегер — невероятная. Вот в ней-то и дело. Она сыграла беспросветное чудовище, абсолютное зло. Я не могла вынести зрелища такого победного нашествия зла, шлейфа раздавленных жертв, в том числе кровавых убийств самых беззащитных и близких убийце людей. Я была сама раздавлена и точно знала, что никогда больше не стану пересматривать этот сериал.

Знаешь почему? Потому что я была на другой, на дальней стороне. Оттуда только смотрят и ужасаются тому, каким бывает убийственный концентрат агрессии, наглости, лицемерия, коварства и цинизма. Зрители этой наивной стороны всегда уверены, что это о других, о тех, кто имел несчастье приблизиться к адскому злу и ослепнуть в его огне. А мы же умные, у нас есть предчувствия, мы, конечно, это зло обойдем. Посмотрим, ужаснемся и постараемся забыть. Но именно сейчас, после всего, возникло желание взглянуть еще раз в лицо кромешного зла, рассмотреть детали и приметы.

— Даша, я, кажется, понимаю, о чем ты. Так бывает после тяжелой операции или травмы, когда человеку отчаянно хочется сорвать бинты и открыть свои раны или воспаленные, зудящие швы. Так и начинаются выздоровления — с временного усугубления самого восприятия боли. Это еще сама болезнь и уже высокий порог преодоления. Я к тому, что не нужно больше травить себя и подпитывать собственные муки. Поверь, ни один твой вывод сейчас не будет ни объективным, ни открывающим истину. Давай просто вместе поужинаем, как нормальные люди, как сестры, для которых сам факт встречи всегда радость. А потом вместе найдем глупую комедию и приложим ее, как компресс, к воспаленным нервам. Не позволяй больным мыслям задержаться. Ночная боль в тысячи раз сильнее дневной.

— Тома, я всегда уверена в том, что ты права. Что все сказанное тобой — проверенные факты. И главное в том, что именно ты мне желаешь добра. Но ты ошибаешься, считая, что я сейчас в воспаленном или не совсем адекватном состоянии из-за какого-то потрясения. Все немного наоборот: я сейчас спокойна рядом с тобой, в этой твоей крепости, куда ты допускаешь только чистые мысли и логику. А всему враждебному — запрет. Скажу точнее: я настолько несчастлива, что уже спокойна. И захотелось в полном уме и ясном сознании рассмотреть то лицо зла, чтобы увидеть его черты вокруг себя и даже в себе.

— Не совсем поняла. Вот теперь лучше уточни.

— Хорошо. Гениальная актриса создала портрет чудовища без громких криков, безумных выходок. Она одна посреди всеобщего растерянного и потрясенного воя совершенно спокойна, уверена и почти мила: сплошные улыбочки и воркование. Я рассматривала крупные планы ее героини, и у меня кровь стыла от омерзения и ужаса. Каждый взгляд, вздох, движение, жест — это безупречно созданная вершина окончательного морального уродства. Наверное, для актрисы такая работа — это подвиг. И она вышла за пределы роли, задач сценария. За пределы страшного мира других. Я увидела в калейдоскопе ее выражений тех, кто был рядом со мной. Каждый день, прямо вчера. Я взяла