Шрифт:
Закладка:
Христианские мотивы, – например, в виде изображения Божьей Матери – можно видеть на доспехах гусар (см. раздел «Защитное вооружение»), а также на знаменах, в том числе как до, так и после клятв во Львове короля Яна Казимира Вазы в 1656 году, во время которых он провозгласил Божью Матерь покровительницей и королевой Польши. Примером может служить знамя гетмана великого коронного Станислава Конецпольского. Секретарь французского посольства в Польшу Шарль Ожье, который познакомился с гетманом в сентябре 1635 года, писал о нем: «[…] он отличается огромной набожностью, и на штандарте его изображена Святая Матерь. Он живет одной только мыслью о разгроме неверных народов, с которыми часто сражался […]»[110].
И здесь мы переходим к главному вопросу. Действительно ли вера, декларируемая в вездесущей символике, была настоящей и глубокой или же только поверхностной? Не уверен, что на этот вопрос есть однозначный ответ. Однако с уверенностью можно сказать, что в опасных ситуациях богобоязненность польских рыцарей возрастала. Характерный пример можно найти в мемуарах гусарского ротмистра Миколая Мархоцкого. Описывая судьбу осажденного в Москве польского гарнизона (1611), Мархоцкий писал: «Там пошли мы послушать святое богослужение. Во время проповеди один ксендз Войцех, бернардинец, в Китай-Городе и другой ксендз Шумский, также бернардинец, в Крымгороде советовали нам дождаться завтрашнего праздника [Вознесение Святой Марии, празднуемое 15 августа] и молиться Святой Матери, а еще они перечислили нам примеры того, как часто в трудных ситуациях она своей помощью спасала верных. “И вы (это были их слова) надейтесь и веруйте в Господа Бога и увидите, что завтрашний праздник принесет большую надежду”. Мы пошли на свои позиции, каждый шепча молитву Господу Богу и Святой Матери. Каждому из нас тогда хотелось быть верующим»[111].
Вера позволяла человеку лучше справляться со стрессом, сопровождающим участие в военных действиях, которое могло закончиться мучительной смертью, увечьем или неволей, особенно опасались попасть в руки татар, у которых нормой было ужасное обращение с пленными. Однако это не означает, что каждый человек, который, находясь в ситуации непосредственной опасности, искал дорогу к Богу, после того как угроза миновала, оставался таким же стойким его приверженцем и строго соблюдал выполнение требуемых религией моральных норм. Существовали все же и такие, которые отличались глубокой набожностью не только на войне. К ним следует отнести гусара Яна Владислава Почобута Одляницкого. Об этом можно судить уже по тому, кому он посвятил свои заметки и дневник военной службы: «Пусть это будет к славе Господа Бога и Матери Божьей Милосердной, которая мне во время различных опасностей указывала верную дорогу и спасла от множества трудностей и хлопот, без которых ни один мой шаг не обходился и не обходится»[112].
Также это видно из целой серии его разнообразных комментариев, относящихся не только к военным событиям. Божественная воля в земных делах была для него явлением естественным и повсеместным, а наиболее ярко это проявилось в его реакции на смерть первого сына, которого гусар вместе с женой оплакивал горькими слезами. В этот драматический момент он не только не отвернулся от Бога, но и с полной покорностью принял его приговор[113].
Почобут Одляницкий не был исключением. С уверенностью можно утверждать, что многие товарищи из польской части войска, происходившие из шляхты, относились к вере весьма серьезно. Возьмем Яна Хризостома Пасека, в красочных воспоминаниях которого показано много особенностей жизни польского кавалериста, каких напрасно было бы искать в других источниках. 25 декабря 1658 года, готовясь к первому штурму захваченного шведами Кольдынга, Пасек записал: «Отдав себя под протекцию Бога и Святой Матери, дав обет каждый своему святому покровителю, мы компанией встали, простившись друг с другом как перед смертью. Ксендз Пекарский, иезуит, произнес перед нами речь […]. Затем он с нами говорил об акте раскаяния и всех тех обстоятельствах, которые остаются с теми, кто идет под меч. Подошел я к нему ближе и говорю: “Я тоже прошу тебя, мой благодетель, дай мне личное благословение”. Обнял он меня за голову и благословил, после чего, сняв с себя реликвию, надел на меня: “Иди же смело, не бойся”»[114].
Если бы Пасек не относился к вере со всей серьезностью, разве попросил бы он ксендза о личном благословении? Да и дальнейшее его поведение, а также то, как он объяснял отсутствие потерь среди своих людей во время штурма. Приближаясь к замку, он приказал им петь богослужебную песню «Мы уже чествуем этого короля», а выходя из рва, они должны были кричать «Иисус! Мария!»[115], из чего следует, что на самом деле он видел в Боге и Его Воле основную причину победы.
Ян Хризостом Пасек был очень верующим человеком. Иные рыцари, не говоря уже о челяди, сохраняли несколько большую дистанцию от духовных дел. Одним из них был Веспасиан Коховский, товарищ гусарской хоругви Краковского воеводы Владислава Мышковского, однако только до определенного случая. Поворотным моментом для него оказался эпизод битвы под Клецком, произошедшей 7 мая 1656 года. В этой битве Коховский получил два огнестрельных ранения в руку. Как он позднее объяснял, это была божественная кара за то, что он совершил за два дня перед битвой. В то время в ближайшем костеле в Гнезно из креста начала сочиться кровь. Все приняли это за чудо, и только недоверчивый Коховский хотел проверить, не шарлатанство ли это, и позднее вспоминал: «[…] дотронувшись пальцем до падающей капли, я убедился, что течет настоящая кровь»[116]. С этого момента наказанный под Клецкем за свой скептицизм Коховский стал глубоко верующим. Да и не только он – подобные истории происходили довольно часто в эпоху, когда войны шли практически постоянно. То медальон с Божьей Матерью Ясногурской спас жизнь носящему его кавалеристу (пуля, пробив кольчугу, была остановлена медальоном)[117], то горячая молитва Божьей Матери вылечила рану головы, полученную в результате татарского выстрела, и вернула голос, потерянный в результате неудачной операции[118], то передача себя в
