— А я вот возьму и брошу, честное слово брошу! — выпалил он, то ли шепелявя, то ли заикаясь — Это уж совсем никуда не годиться!

Он запрокинул голову на несколько минут воткнув в рот свой, прорезавшийся из-под сплошной глади кожи, горлышко бутылки. Неизвестный с жадностью глотал вино под аккомпанемент утробного сердцебиения. Бух-бух-бух — с грохотом проваливалась в чрево его пьянящая жидкость. Чуть не упав, стремясь в пол, выпуклым и рельефным лбом своим, он занял мало-мальски вертикальное положение, швырнув бутылку в стену. Та разбилась, как-то тихо, почти беззвучно.

— Вот скажи мне, правильно ли я думаю, или нет, — продолжил он, заглатывая буквы и отхаркивая звуки, ни в одном алфавите мира не встречающиеся — в моей это воле или нет? Ах, черт тебя дери! Ты же ведь не знаешь ничего!

Он щелкнул себя ладонью по лбу, и по-пьяному сокрушенно завертел головой, будто хотел вкрутиться в собственную руку.

— Я полагаю, полагаю, понимаешь, что быть или не быть человеком, это исключительно моё право. Один лишь я волен решать кем мне быть. Вот захочу и не буду, перестану быть человеком и все тут, не сдвинешь меня. Ты только посмотри, посмотри кругом-то! Все эти замужние мужчины и женатые женщины, дряхлые дети и молодящиеся старики. Это знаешь ли, доказательство! Замужняя мужчина, я тебе доложу, это почище чем кошка с собачьим хвостом и мышиной мордой, так-то! Возможно все, понимаешь? Тут такая пропасть свободы, что можно самого Ирода в безумии перещеголять. Меня вот возьмем. Родился свободным, а значит сам могу решать, как мне поступать. Могу так, могу этак, и все-то истинным будем, все-то верным окажется, потому как, брат, свобода! А что? Захочу и человеком буду, а уж ежели прижмет, то и в свинью могу обратиться. Вот скажи, что я? Кровь и плоть, жажда и голод — лишь эти вещи во мне реальны, все остальное фикция! Сколько раз я пытался найти в себе эти (хи-хи-хи, — засмеялся он гнусно) высокие материи! Ох, сострадание! Ах, любовь! И находил, право, находил, да только вот выпьешь и фить, нет ни черта, одно только скотство и остается. А на кой черт нужна вся эта мишура? Она как бы есть, но в действительности её нет, и как по мне так честнее человеком не быть. Уж стать свиньей, да на том и стоять, а мы-то насквозь в своем лицемерии прогнили. Вот оно и аукнулось нам. Люди, да люди, а свинью-то прятали столько веков в себе, вот она до свободы жадная и вырвалась наружу, и таких сейчас делов наворотит, что голову пригни, да в сторонку отойди.

Он много еще говорил, уходя в такие дебри, смазанные сальностью всевозможных деталей, что слушать его было и скучно, и неприятно. Иногда неизвестный хохотал, своим гаденьким, каким-то пещерным смехом, отдающим сыростью. Кончив, он как-то нелепо, все время соскальзывая и спадая на пол, вполз на подоконник и отворив настежь окно, впустил в комнату мешанину петербургского воздуха. Было тут и балтийское море, и испарения канализаций, и удушливый мускус темных подворотен.

— Высокие материи! — воскликнул мой собеседник — С моим-то давлением, ваши материи высокие, очень даже вредны будут!

Произнеся это, он как-то неловко плюхнулся в окно, без малейших брызг, даже не всколыхнув темного моря ночи, накрывшего город.

Так, словно жуешь пожелтевшие, полуистлевшие письма, — подумалось после первого прикосновения зубов к язычку, отыскавшегося в прихожей, ботинка. Ничего животного, живого и настоящего в этом куске кожи не было, материя, всегда бывшая мертвой. Оторвав кусочек, я стал его жевать, не чувствуя ничего, кроме отвращения и какой-то жалости к самому себе, да быть может еще солоноватый привкус пота, хоть как-то смягчающий эту муку.

X

Был ли я хуже сейчас, разжевывая этот ботинок, по сравнению с тем человеком, образ которого так отчетливо встает перед моими глазами, всякий раз, когда я начинаю жалеть самого себя? Эти нелепые и отвратительные вопросы, заданные неизвестно кем и адресованные в пустоту. Кто я? Нет-нет, позвольте, так просто я об этом сказать не смогу, тут знаете ли такая материя…Лабиринт из многоточий. Другое дело, если вы меня спросите, не я самого себя, а вы! Вот только произнесите эти волшебные слова “Кто ты?” и поверьте, такого услышите! Целую историю, и может быть даже интересную, а мне и стыдно не будет.

Я, если уж быть совсем честным, и самому себе частенько лгу. Может быть и сейчас попробовать, а? Ты, мол, человек замечательный, человек исключительно…И снова многоточия, перечислять можно до бесконечности, но в этом-то и загвоздка, что слов я знаю ничтожное количество. Знаю я только такие слова, какие знать надобно, которые в ходу, и от которых не отвертеться, потому как они составляющая всего.

Какой-то кусочек, разжеванный, рассосанный и уставший сопротивляться челюстям отскочил от ботинка и тут же оказался в моем желудке. Сразу же стало как-то хорошо и спокойно. Значит можно жить! Оказывается, даже с торчащей из глотки подошвой сапога можно остаться человеком. Можно и в помоях вываляться, это ничего, это даже впрок пойдет, мол будешь знать собака, каково это. Но я не мог, нет-нет, мне уже никак в человечью шкуру не влезть, и я это отчетливо понимал, что, впрочем, меня совершенно не волновало, лишь бы быть, все остальное второстепенно.

Предаваясь воспоминаниям о прошлом, припоминая ту девушку в синем, я чувствовал нечто неприятное, будто бы выслушивал рассказ о чем-то пошлом и гадком. Но я только сейчас это так воспринимал, и именно от осознания собственной никчемности. Смотришь на себя со стороны и видя подобную вошь, трясёшься всем телом от страха, как бы не раздавил кто, а ведь всякий может, и помощи ждать не откуда. А я хочу спастись! Не шутки же ради я тут башмаки жую! Нет, мне страшно, до одури страшно от мысли, что это все перестанет существовать, оборвется как радиовещание, выключится, без предварительных помех, говорил диктор и замолчал. Тишина.

А прав был мой внутренний голос, вот я и в Бога уже веровать начал, да вот только худая это