Шрифт:
Закладка:
Рук произвел в уме пару любопытных вычислений. Тридцать три градуса широты равны расстоянию в две с лишним тысячи миль с севера на юг. Шестнадцать градусов долготы – это больше восьмисот миль с востока на запад. По примерным подсчетам, Его Величество только что приобрел кусок земли, вдвое превосходящий размерами Францию, Испанию и Германию вместе взятые.
Губернатор Гилберт все еще дочитывал приказ.
– К туземцам надлежит, как бы то ни было, относиться с дружелюбием и добротой, – кричал он поверх нарастающего гула среди каторжан.
Какой-то предмет полетел в него из гущи толпы и приземлился в кустах.
– Крайне важно установить с ними открытые добрососедские взаимоотношения, – не сдавался губернатор. – Отсутствие добрых намерений с их стороны поставит под угрозу развитие и даже само существование этой колонии. Его Величество поручил мне со всей возможной поспешностью установить с ними дружеские связи и, как только позволят обстоятельства, ознакомиться с местным наречием.
Об этой стороне жизни в Новом Южном Уэльсе Рук не задумывался: колонии требовался астроном, но ведь и языковед мог оказаться не лишним. И правда: за две недели, прошедшие с того дня с лупами и бусами, туземцы объявлялись всего пару раз, да и то ненадолго. Рук оба раза был на корабле и не застал их. Он лишь мельком видел на другом берегу, по ту сторону залива, каких-то людей, далекие столбики дыма то тут, то там, и очертания каноэ на фоне сияющей на солнце воды. Но до сих пор у него не было возможности проявить «дружелюбие и доброту».
Губернатор, казалось, спешил закончить собрание.
– А теперь я прошу вас вместе со мной преклонить колени, – воскликнул он. – Преподобный отец воздаст благодарность от имени всех нас. Прошу, мистер Пуллен.
Из толпы раздался хриплый женский гогот:
– Благодарность! За что это?
Рук узнал голос той недурной собой любительницы сквернословить, которую после отплытия из Рио окунули в море, чтобы она угомонилась. Теперь она всех распалила, и каторжане, вскочив на ноги, принялись кричать и свистеть, угрожая прорвать цепь морпехов.
Рук собрался с духом, готовясь выполнить свой долг, но Уайат, вздернув бровь, сказал что-то Ленноксу, и тот окунулся в толпу. Каторжане, судя по всему, уже успели познакомиться с капитаном. Достаточно было ему слегка помахать прикладом, и они расступились, поэтому все, что требовалось от Рука, – это покрепче ухватить мушкет, всем своим видом показывая бдительность.
Но он знал: еще настанет пора – не раз и не два, – когда каждому солдату в красном мундире придется себя проявить. В море он всем дал понять, что отличается от других морпехов. И намеревался продолжать в том же духе. Высокий отдаленный мыс на западной стороне бухты мог сгодиться для обустройства обсерватории и уж точно обещал стать подходящим убежищем для человека, не желавшего играть роль надсмотрщика. Он решил наведаться туда при первой возможности и удостовериться, что всем ясно: лейтенант Рук слишком занят небесными светилами, чтобы уделять время земным обязанностям.
Тем временем преподобный отец забрался на сундук и как обычно пустился читать бесконечную витиеватую молитву. Для проповеди он выбрал строку из Псалтири: «Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне?»[14] В голове у Рука мелькнула мысль, что едва ли можно было найти более подходящие слова, чтобы вывести из себя толпу мужчин и женщин, которых вопреки их воле привезли туда, где особых благодеяний ждать не приходилось. Губернатор слушал с непроницаемым лицом, но, казалось, крепче обычного сжав узкую челюсть.
Преподобный на мгновенье замолчал, переводя дух, и губернатор не преминул этим воспользоваться.
– Аминь, – провозгласил он, и Пуллену ничего не оставалось, кроме как перейти к благословению.
Все разошлись, работникам велели возвращаться к топорам и киркам. Рук поспешил ускользнуть, стараясь не встречаться ни с кем глазами, на случай если кому-нибудь вздумается его окликнуть: «О, лейтенант Рук! Не будете ли так любезны мне подсобить?» Но чтобы добраться до того многообещающего мыса, нужно было сперва пересечь не до конца еще расчищенный участок на западном берегу речушки. Майор Уайат называл его плацем, хотя пока что он представлял собой обычный покатый склон, покрытый серой грязью и ощетинившийся пнями.
Быстро шагая вперед и делая вид, что у него есть срочное дело, Рук услышал узнаваемое рявканье майора и краем глаза увидел, как, раскрасневшийся от жары и ярости, он подошел к одному из заключенных и с силой ткнул его палкой между лопатками. Бедолага поднял топор и примерился к ближайшему дереву, а остальные еще ниже склонили головы, продолжая бездумно колоть да крошить. Один высокий малый колотил киркой по земле. Его полосатая роба явно была ему мала: брюки едва доставали до середины голени, рукава – до локтей, а куртка не сходилась на могучей груди. Он осаждал свой пень достаточно споро, чтобы не угодить под палку Уайата, но безо всякого прока.
Рядом с ним над другим пнем трудился мужчина, у которого за щеками не осталось ни единого зуба. Его кирка раз за разом обрушивалась на один и тот же корешок и отскакивала обратно, но он даже не пытался ударить по другому месту – просто поднимал и снова опускал кирку, с трудом удерживая ее в худосочных руках.
Глупость, подумал Рук, или равнодушие? В глазах майора Уайата каждый выкорчеванный пень был шагом на пути к расчистке плаца. Но каторжанину это занятие, вероятно, представлялось таким же бесцельным наказанием, как ходьба по шаговой мельнице в тюрьме, откуда его забрали.
Слава Богу, на свете есть астрономия, подумал Рук, не останавливаясь.
Не он один пытался увильнуть от офицерских обязанностей. Усевшись на камень подальше от трудившихся каторжан, Силк с улыбкой на лице царапал что-то в записной книжке. Завидев Рука, он обходительно подвинулся.
«Туземцы, судя по всему, не поняли, какого мы пола, – вслух прочел он, – а стоило им это выяснить, как ими овладели безудержные приступы хохота». Ты не присутствовал при той встрече, Рук, но ведь это в высшей степени забавно, не правда ли? Одного из матросов попросили предоставить наглядное подтверждение, и оказалось, что он как никто другой подходил для этой задачи! Туземцы так изумились, что, как это ни прискорбно, почти сразу ушли. Теперь я