— Проходи же, — улыбка из добродушной превратилась в какую-то, пусть и немного, но жуткую. — Не заставляй ждать, путник.

— Конечно, бабушка, — кивнул Хаджар.

Больше не сомневаясь в том, что это далеко не простая избушка и не самая обычная бабушка (хотя, в Мире Духов такие вообще вряд ли водились) он всем весом навалился на калитку. Петли заскрипели, тяжело, тихонько, но калитка пошла вперед.

Хаджар, тяжело дыша, шарами надувая щеки, краснея от натуги, всем весом тащил её вперед. Пес продолжал глухо рычать, а кот шипеть. Хаджар же ощущал, как натягиваются жилы, как скрипят его мышцы, которые едва ли не кости перетирали от натуги. Сами же кости тоже вибрировали не хуже натянутого до упора лука.

Наконец калитка отворилась, а сам Хаджар едва устоял, чтобы кубарем не влететь во двор.

— Силен, путник, — хлопнула ладонями бабушка. — Люблю сильных. Спасибо, что поле мне вспахал, а теперь пойди — умойся водой дождевой, напеясь вдоволь, а потом в дом проходи. Сильных люблю, а вот потных — не очень.

— П…о…л…е? — тяжело дыша, с каждым вздохом захватывая все больше воздуха, переспросил Хаджар.

Согнувшись в три погибели, вытирая краем плаща льющийся со лба и груди пот, упираясь ладонями в колени, сплевывая слюной, он развернулся посмотреть на ржаное поле.

Едва ли минуту назад он подходил к избушке, когда вокруг был конец сбора урожая. Налитые жизнью колоски поднимались к небу и только и ждали, когда их соберут и превратят сперва в крепкую муку, а затем в пышный хлеб.

Теперь же позади Хаджара простиралось только-только вспаханное поле.

— Как такое возм…

Острая боль ударила по ладоням Хаджару. Он поднял их к лицу и увидел характерные мозоли. Рядом с ним лежал, поваленный на землю, простой, ручной плуг, которым бедные крестьяне, лишенные возможности позволить себе лошадь или мула, вспахивали землю.

Калитка, закрывшаяся за спиной Хаджара, звенела колокольчиком и выглядела так же, как и должна была. Ладная, справная, украшенная резьбой с крепкой, надежной щеколдой.

Совсем не та рухлядь, которую увидел Хаджар по первости.

— “В мире смертных мы смотрим глазами и слушаем ушами, Северный Ветер“ — прозвучали в голове слова Степного Клыка. — “Но в мире духов, там где нас ждут праотцы, у нас нет ни глаз, ни ушей. Лишь душа и сердце. Смотри душой, а слушай сердцем, Северный Ветер.”

— Смотри душой, — проворчал Хаджар. — легко сказать.

Игнорируя кота и пса, он подошел к бочке с водой. Только недавно он видел, что она была заполнена свежей дождевой водой. Теперь же она выглядела как затхлая, покрытая плесенью и тиной, вонючая жижа, в которой разве что лягушки не квакали.

— Не нравится моя вода, путник? — выглянула из горницы бабушка. — Могу другую предложить, — она протянула кувшин, пахнущий чистейшей, родниковой водой. — Возьми. Умойся. Освежись.

Хаджар, едва не теряющий сознание от вони, доносящийся из бочки, сжал зубы.

— Нет, бабушка, — покачал он головой. — Хозяин гостю всегда лучшее предложит, а гость — никогда радушного хозяина не обидит.

Хаджар снял с крючка черпак и, зачерпнув им жижу, закрыл глаза и вылил себе на голову. Ожидая худшего, он внезапно почувствовал как его раны затягиваются под остужающими, ледяными ласками чистейшей воды, которую он когда-либо ощущал на себе.

Открыв глаза, Хаджар вновь увидел ту же бочку, что и прежде.

— Раздевайся, путник, — бабушка подошла к Хаджару. В руках у неё вместо кувшина покоилась небольшая бельевая корзина. — Ты поле мое вспахал, я одежду тво в благодарность постираю. Пыльная она уже. Старая. Столько дорог ты в ней исходил, а сберег. Не дело, чтобы она в моей воде пропала.

На этот раз Хаджар не стал спорить. Руководствуясь все теми же законами гостеприимства, он, без всякого стеснения, разделся до гола и, сложив одежду, положил её в корзину.

Бабушка окинула его цепким взглядом. Но таким, каким обычно врач осматривает пациента, а не женщина голого мужчину.

— Потрепало тебя, путник… Но ты полезай, остудись. Отдохни немного, а потом в дом ко мне заходи. Я уже чайник поставила.

— Спасибо, бабушка, — поклонился Хаджар и, развернувшись, перелез через край бочки.

Стоило ему только погрузиться внутрь, как он мгновенно закрыл глаза от той неги, что растеклась по его телу. Раны, оставленные острой осокой, тут же затянулись. А затем, казалось, начали затягиваться и другие, куда более глубокие и страшные. Шрамы не только на теле, но и на обрывке души. Они сглаживались, боль по ним стихала и унимался зуд.

Но, чем дольше Хаджар оставался в бочке, тем холоднее становилась вода и так, до тех пор, пока не начав стучать зубами, Хаджар не выпрыгнул наружу.

Если только что вокруг него раскинула объятья молодая, посевная осень, то сейчас он по голенище стоял в снегу.

Позади прозвучал хруст смыкающихся ледяных объятий. Вода, в бочке, промерзла до самого дна и превратилась в огромную ледяную глыбу.

— Одевайся, путник, — прозвучало из дома. — пока не продрог.

Хаджар, стуча зубами, стянул с веревки свою одежду, быстро в неё облачился и, перескочив через обветшалые ступени, оказался на крыльце.

Он уже едва не вошел в открытую дверь, как, опомнившись, постучал о косяк.

— Проходи, путник, — повторила бабушка. — по доброй воле проходи и собственным решением.

Эти слова, как и те, что произнес цветок, так же плотно въелись в душу Хаджару.

Вспомнив старые мамины сказки, он ответил:

— надеюсь на ваше гостеприимство, хозяйка, — и вошел внутрь.

Глава 922

— Боги и демоны! — кричал боцман. — Шевелитесь, демоновы дети! Каждому, кто будет медлить, гарпун в задницу через гланды засажу! Чтобы вам потом перед бабами своими было стыдно! А баб просто за борт скину, за ненадобностью!

Впереди, позади кораблей-призраков, о которых юнга раньше только в рассказах пьяных матросов и офицеров слышал, змеились по небу мертвенно бледные молнии.

— Юнга! — рядом с его ухом ударил гром. — Что стоишь, будто ждешь пока сзади кто пристроится! А ну выпрямись и где твой страховочный трос, мелкий