То, что в Киевском оперном театре осуществлялся заговор, доказывает рапорт одного из ротмистров, находившегося при исполнении служебных обязанностей.

В тетради этот рапорт пересказан в обработанной форме, наверное, потому, что автор намеревался публиковать собранные материалы.

Мы знаем, что это был ротмистр Самохвалов, которого сразу после выстрелов послали на квартиру Богрова, чтобы арестовать находившихся там террористов. Приказ такой дал ему Кулябко.

Когда ротмистр вошёл в квартиру, посторонних там не было, как, впрочем, не было и хозяев. В тот самый момент на квартире раздался телефонный звонок. Схватив машинально трубку, ротмистр спросил:

— Что угодно?

— Прошу к аппарату Владимира Григорьевича, — попросил мужской голос.

Ротмистр спросил у испуганной прислуги:

— Кто такой Владимир Григорьевич? — и узнал, что это брат Дмитрия Богрова.

— Кто со мной говорит? — задал вопрос ротмистр.

На другом конце провода замешкались, потом мужской голос чётко произнёс: “Михаил Абрамович” — и последовал отбой.

Ротмистр был не глуп, он тут же снял трубку и спросил у барышни на телефонной станции, с какого номера сейчас с ним говорили. Та ответила: “С вами говорили из гостиницы “Эрмитаж”, — и назвала номер. Ротмистр послал туда околоточного надзирателя Домбровского, приказав произвести обыск в номере и задержать человека, звонившего на квартиру Богрова.

Через некоторое время околоточный связался с ротмистром по телефону и доложил, что квартиру Богрова вызывал офицер петербургской полиции, который осуществлял охрану гостиницы.

Ротмистр растерялся, но буквально через несколько секунд пришёл в себя.

— Кто вам это сказал?

— Местный работник.

— Сейчас же найдите этого офицера, установите его личность, — приказал ротмистр, — и доложите мне или Кулябко.

Следующий разговор принёс неожиданное сообщение: с квартирой Богрова, действительно, говорил надзиратель регистрационного бюро департамента полиции, прибывший из Петербурга. Ротмистр уже ничего не соображал, в его сознании всё перепуталось — приказ Кулябко, звонки из гостиницы, представитель департамента полиции, который почему-то интересуется Богровым.

Дальше вообще происходит непонятная история.

Новый звонок.

— Это квартира Богрова?

— Да.

— А вы знаете, что сейчас произошло в театре?

— Нет, а что произошло? — интересуется ротмистр, заманивая собеседника на разговор.

— Задержан человек, у которого оказалась визитная карточка на имя Богрова. Мы проверяем данные.

— Кто вы?

— Говорит сотрудник киевского охранного отделения. Кто рядом с вами? Есть ли подполковник Кулябко? — На том конце провода происходит заминка, и трубку берёт Курлов.

— Кто это?

— Ротмистр Самохвалов. Я на квартире Богрова, ваше превосходительство. Кто-то звонил сюда и интересовался братом Богрова...

— Обо всех переговорах уведомлять лично меня! Выяснять всё до мельчайших подробностей, — и генерал положил трубку.

Все события, которые произошли при его участии, ротмистр Самохвалов изложил в рапорте на имя Кулябко, а потом и в рапорте, поданном на имя Спиридовича. В рапорте Самохвалов отмечает несколько других фамилий сотрудников охраны, которые брали телефонную трубку до Курлова — Терехов, Козловский. Голос последнего был похож на тот, который извещал его о происшествии в театре.

“Странно, почему он это сделал?” — думал Самохвалов, но потом решил, что во время чрезвычайной ситуации сами сотрудники растерялись, и в том промахе никакого злого умысла не увидел.

По записям в тетради можно считать заговорщиками троих — Курлова, Кулябко, Спиридовича. Веригин не в счёт, он серьёзной роли в разыгрываемом спектакле не играл, он выступал в роли статиста, не знавшего роли ведущих актёров.

После покушения состоялся разговор у Курлова.

Спиридович был зол, казался невыспавшимся, обременённым серьёзными заботами. Курлов спросил:

— Как Дедюлин?

Так всплывает по версии имя ещё одного заговорщика, если не самого главного, то одного из главных.

— Ужасно обескуражен происшествием... Есть от чего... Богров схвачен, жив... Столыпин в больнице. Боткин считает, что через неделю, другую больной поднимется...

— Знаю, — недовольно бросил Курлов, — мне уже донесли. Столыпин даже шутит, дескать, поел губернаторский обед — от того, мол, плохо себя чувствует. Температура — тридцать семь и три, вроде небольшая. Его побрили, он посмотрел в зеркальце и язычок свой увидел. Не слишком расстроился... Печально всё выглядит.

— Теперь он станет народным героем, — Спиридович выглядел совсем плохо. — Как же — вылез в очередной раз из покушения. Тогда, если помните, на Аптекарском острове, его задела лишь чернильница, а сколько было убито и покалечено народу!

Курлов в ответ усмехнулся:

-Действительно, все симпатии будут обращены к нему. Забудут все его промахи, забудут грязь, которой его обливали, и всяческие упрёки. Вознесут на пьедестал. Видите, как получилось! Думали одно, а вышло другое!

— Ещё не всё потеряно, Павел Григорьевич! — успокаивал его Спиридович. — Ещё можно положение спасти.

— Как можно спасти такую ситуацию? Мы с вами в бочке с дёгтем после всего, что произошло. Не только должности лишимся, но и чести!

— Нужны решительные действия! Главное, не плыть по течению, а составить план действий. Имеются у меня на сей счёт некоторые мысли...

— Какие же ? — поинтересовался Курлов.

— У Кулябко есть заагентуренная сестра милосердия. Он благоразумно её пристроил в клинику Маковского. Она сейчас там, дежурство несёт возле больного. Понимаете, какой выпал шанс всё устроить — ни одна собака не пронюхает, если мы втроём всё сохраним в тайне. Медицина — дело тёмное, она всегда найдёт такое течение болезни, которое выгодно официальному заключению. Во все времена так случалось, не только в нынешние. А с нас, что упустили этого еврейчика, спроса никакого не будет, если...

И Кулябко, не принимавший до этой фразы участия в разговоре, неожиданно изрёк, словно ждал подходящего момента:

— Надо избавиться от Богрова! Вот и все решение проблемы! С ним мы утонем! Даже если Столыпин останется в живых, Богров наша гиря, он потянет нас всех на дно. Мне тонуть не хочется, не знаю, как вам.

Курлов сказал:

— Паниковать не следует. Вы прекрасно знаете, что в панике человек теряет голову и допускает роковые ошибки. У нас ошибок быть больше не должно. Отсюда приходим к решению: Столыпин может выжить, но у Богрова никаких шансов на жизнь нет.

— Как же это сделать? — поинтересовался Спиридович.

— А это уже забота Николая Николаевича, — спокойным тоном произнёс Курлов. — У него доверительные отношения с Богровым, он ему и подскажет, как поступать дальше.

Кулябко занервничал, засуетился, словно только что вышел от парикмахера и на его воротничке остались волосинки, мешающие его комфорту, и он хочет от них избавиться.