французском языках. Я сказал: «Николай Александрович! Французского-то я не знаю». Он ответил: «Конечно, Алексей Леонидович, это несколько затруднит вашу работу. Надо будет поучить французский-то!» И я стал учить, и скоро постиг его настолько, чтобы разобрать указанную мне работу. Я уже говорил, что не мог избежать дурного задиристого тона в полемике. (Таково было влияние классиков.) Н. А. Машкин против него не возражал, очевидно, рассчитывая, что я подрасту и сам кое-что пойму. Его осторожность мне понятна. Время было мутное. Тем не менее он мне сказал по поводу моей какой-то нелепой характеристики: «Алексей Леонидович! Ведь он вас все равно не слышит!» Потом показал письмо от какого-то американского историка, где тот с похвалой отзывается о его статье про Карфаген: «Вот ведь и не боится признать мою работу хорошей». И улыбнулся мягко. В другой раз у себя на даче раскрыл новую английскую книгу и показал в ней сноску на его «Историю древнего Рима». Сказал с усмешкой: «Ссылаются все-таки! Сносок не отменяют». Как-то увидел у меня в руках толстенную работу М. Я. Леонова «Очерк диалектического материализма» (1948 г.) и обмолвился об авторе: «Очень уж он полный. Кажется, кроме себя и не видит никого!» И я читал книги, делал многочисленные сноски, смотрел вокруг себя и видел многое, но преодолеть петушиность в стиле поначалу не мог.

В это же время я сдружился с Сергеем Львовичем Утченко, читавшим спецкурс о борьбе патрициев и плебеев. Ему было лет 35–36. Тем не менее, он уже успешно защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора и занимал высокий пост заместителя директора Института Истории Академии Наук СССР. Директором в то время был академик Б. Д. Греков. Сергея Львовича Утченко отличала высокая интеллигентность и отличные знания. Немного ироничный, очень остроумный, он читал лекции с каким-то непринужденным изяществом. С. Л. Утченко был несомненно хорошим администратором. Из общения с ним я понял, что он умеет не быть навязчивым и вместе с тем спокойно, и я бы сказал, легко добиваться нужных результатов от подчиненных. Сергей Львович вынашивал большие творческие планы. По его инициативе и под его руководством Институт Истории стал разрабатывать нашу первую «Всемирную историю». Он интересовался большими проблемами: классовой борьбой в древности, соотношением экономики, политики, идеологии и т. д. На окружающее С. Л. Утченко смотрел с трезвым спокойствием. Знал: плетью обуха не перешибешь. И вместе с тем не опускался до общепринятого середняцкого уровня. В конце 40-х гг. вышла пухлая книга проф. Константинова «Исторический материализм». Возражать таким «опробированным» сочинениям считалось по меньшей мере неэтичным. Сергей Львович же в одной из своих статей прямо писал по поводу некоторых выводов автора «Исторического материализма»: «На наш взгляд, там этот вопрос освещен неправильно». Такое высказывание требовало решительности хотя бы потому, что профессор Константинов (середняк из середняков) мог обидеться и найти потом какую-нибудь «ошибку» у оппонента, связав ее с «безродным космополитизмом». Во многих случаях Сергей Львович поступал решительно в то смутное время, не упускал случая дать дураку по шее. Об этом я расскажу ниже.

Дружба с Сергеем Львовичем началась так: читая лекцию, он закуривал папиросу «Казбек», недоступно роскошную для студента. Я глотнул слюни. Тогда он положил коробку на стол и, не прерывая чтения, предложил глазами: закуривайте. Я затянулся и жизнь показалась мне делом стоящим. Совместное курение стало традицией. После лекции Сергея Львовича лаборантка кафедры нежная Елена Александровна полуобморочно обмахивалась надушенным носовым платочком и открывала форточки. Сергей Львович жил, конечно, в материальном достатке, поэтому он нередко приглашал меня пообедать в довольно дорогое кафе гостиницы «Москва». Там вкусно готовили, а к еде Сергей Львович еще заказывал по стопке водки. Как-то я сказал: «Доживу ли до такого времени, когда смогу свободно пойти в дорогой ресторан». Сергей Львович ответил: «Доживете. Только тогда это не покажется вам таким интересным». Он оказался прав. С Сергеем Львовичем можно было откровенно разговаривать обо всем. Он иронизировал и по поводу философских и по поводу музыкальных наставлений А. А. Жданова, говорил, что в этой мутной воде ловят рыбу бездарности, вроде профессора Петра Николаевича Таркова и некоторых других. Не скрывал он трудностей своей работы в Институте Истории: много дураков, рвущихся в начальники. Впрочем, он считал, что пока директорствует академик Греков, ему можно быть спокойным: Грекова уважал Сталин. В ответ на мои вопросы о том или ином историке, скажем, об А. Л. Сидорове, Сергей Львович нередко отвечал, причмокивая губами: «Ну послушайте, Алексей Леонидович, это же бездарность». Об И. В. Сталине прямо не говорил, но характеризовал с помощью наглядных примеров. Так, он мне рассказал о подробностях присуждения Сталинской премии профессору В. И. Авдиеву за учебник «История древнего Востока». Передавал со слов академика Грекова, являвшегося очевидцем. Дело в том, что, по общему мнению, и сам В. И. Авдиев и его учебник не являли собой ничего выдающегося. К премиям книга не представлялась. На какой-то стадии вопрос о присуждении премий обсуждался с участием Сталина. Так вот, Сталин спросил Б. Д. Грекова, читал ли тот книгу Авдиева. Б. Д. Греков, смутившись, ответил, что не читал. Сталин сказал: «Советую прочесть, хорошая книга». Никаких других представлений не потребовалось. На самом деле книга эта – самая заурядная.

Сергей Львович приглашал меня к себе домой. Принимал в красиво обставленном кабинете. Здесь были книги в изящном количестве и шкафчик с хрустальными бокалами и рюмками, и удобные кресла. На стене висел писаный маслом портрет его красивой жены.

Так вот, с Сергеем Львовичем Утченко я хорошо дружил. Позднее он выступил оппонентом по моей диссертации, при его одобрении в Вестнике Древней Истории печатались мои статьи, он сделал меня завсегдатаем Сектора Истории Древнего Мира. А в 1947–48 гг. я слушал его специальный курс, интересный и глубокий, учился логике изложения, легкости стиля, умнел от постоянного общения с ним. Думал: если буду чем-нибудь руководить, то, как Сергей Львович. И потом, работая руководителем, я подражал ему. Говорю об этом с удовольствием, т. к. все-таки подражал умело.

В 1952 г. вышла первая монография С. Л. Утченко «Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения Республики». Он подарил мне ее с надписью: «Дорогому Алексею Леонидовичу на добрую память и в знак дружеских чувств». Потом вышли и другие превосходные работы Сергея Львовича. В «Новом мире» напечатали его очерк «Акрополи Эллады». Приехав в Москву из Оша, я, разумеется, встретился с Сергеем Львовичем. Сказал по поводу «Акрополей»: «Сергей Львович, мне кажется, что Тойнби-то вам нравится!» Он ответил: «Я рад, что вы это заметили!» Во время этого разговора