Чертовски большое удовольствие.

Глава 35. Охотник

Обычно, когда я заканчиваю убивать кого-нибудь, я чувствую, как напряжение покидает мое тело. Иногда это может работать и как афродизиак. Я так редко бываю не напряжен, что, когда мои мышцы расслабленны и вялы, это доставляет чертовски приятные ощущения. Вот еще одна причина, почему я так зависим от Адди и всех ее приемчиков, благодаря которым я таю под кончиками ее пальцев.

Но на этот раз я чувствую лишь чертовское раздражение. Сибби сделала то же, что и всегда: зашла слишком далеко. Она решила, что будет весело поиграть в долбаный фрисби с отрезанными частями тела и прочим дерьмом, и мы провели целый час в лесу, пытаясь отыскать все кусочки Франчески, чтобы закопать их.

К тому времени, когда я собрал все десять ее пальцев, я был зол как черт. Подливает масла в огонь и то, что Сибби решила устроить воображаемую оргию сразу после расправы над этими ублюдками, вынудив нас с Адди уйти в дом, пока она не кончит. Буквально.

И конечно, в течение тех двух часов, которые потребовались нам, чтобы собрать тела и закопать их, она не преминула пересказать мне все гнусные подробности того, что с ней вытворяли ее сообщники. Вернее, того, что вытворяла она сама с собой.

Я дал ей выговориться и пропустил мимо ушей все части, которые мне не хотелось слушать. У Сибби еще не было настоящих друзей, и несмотря на то, что мне очень не нравится слушать, как ее отымели, я не хочу подавать пример плохой дружбы, затыкая ей рот.

Вздохнув, я устало поднимаюсь по ступенькам; мои движения тяжелы и вялы. Я весь в грязи, крови и наверняка чем-то еще, о чем мне даже не хочется думать.

Когда я вхожу в спальню Адди, то обнаруживаю, что из глубин ее ванной валит пар. Я вскидываю голову, и меня тут же одолевают картины, как она стоит под душем и по ее обнаженным изгибам стекает вода. Мой член мгновенно твердеет, а мышцы от напряжения становятся каменными.

Осторожно приоткрыв дверь, я с удивлением обнаруживаю, что она стоит перед зеркалом и внимательно изучает свою обнаженную кожу. Она кривит губы и смотрит на свое отражение со смесью отвращения и любопытства.

Адди напрягается, заметив мое вторжение, но не отрывает от себя взгляда. Она полностью обнажена, и от этого зрелища я едва не падаю на колени.

И в поклонении, и в печали.

Ее спину пересекают два длинных зазубренных шрама. Вид этих рубцов вызывает во мне яростный гнев и нестерпимое желание убить того, кто оставил их. Я отчетливо помню, как доктор Гаррисон зашивал эти раны на записях с видеокамер.

Свои собственные шрамы я учился принимать в одиночку. Но Адди никогда больше не придется переживать что-либо одной. Очень скоро я проведу языком по каждому из них и покажу ей, что она по-прежнему прекрасна – с ними или без них.

Шрамы напоминают нам о том, что мы выжили, а не о том, что нас когда-то убивало.

Ее бледную кожу покрывают кровь и грязь, которые сползают с ее тела на нагретый каменный пол. Она проводит рукой по своему плоскому животу, привлекая мой взгляд к ее пальцам. Я медленно подхожу ближе, пока то, что она делает, не становится мне понятным. Словно перебирая струны на гитаре, ее ногти царапают крошечный белый шрам.

– Я надеялась, что они исчезнут, – бормочет она, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Они куда трагичнее, когда горестные воспоминания на твоей коже вырезает другой человек.

Она переводит взгляд на меня.

– Ненавижу их.

Я стискиваю зубы, ярость в моей груди нарастает. Я бы с удовольствием убил Ксавьера сам. Не спеша, как Макса. Но эта месть принадлежала не мне. Хотя удовлетворение от того, что она разделалась с ним сама, я буду лелеять.

– Каждый раз, когда я смотрю на них, я думаю о нем, – продолжает она тихим тоном. – Я не хочу смотреть на свое тело и видеть кого-то, кроме меня и тебя.

Я молчу и одним движением стягиваю через голову толстовку вместе с футболкой. Но она даже не смотрит в мою сторону, погрузившись в воспоминания, от которых у нее остались эти шрамы.

– Они все еще болят, детка? – спрашиваю я, расстегивая ремень и джинсы, а затем снимая и их.

К тому времени, когда она отвечает, я уже полностью раздет.

– Иногда, – шепчет она. – Иногда они горят. Как будто его лезвие и не переставало резать мою кожу.

Я хмыкаю в ответ, гнев по-прежнему продолжает подниматься в моей груди. Подобно воде, кипящей в кастрюле, он будет переливаться через край, пока все, к чему я прикоснусь, не загорится вместе со мной.

– Иногда, – снова начинает она, и ее голос становится хриплым, – я удивляюсь, как ты все еще можешь хотеть меня.

Я подхожу к ней сзади и встречаю ее взгляд в зеркале. Она закусывает пухлую нижнюю губу, а в ее карамельных глазах мелькает страх.

Это напоминает мне о тех временах, когда я был незнакомцем, а она – наваждением, с которым я был знаком лишь издалека. Столько раз в ее глазах появлялось это самое выражение. Когда она видела мои розы или когда я стоял у ее окна. А еще чаще – когда она извивалась под моими руками, выгибаясь в такт моим прикосновениям, и умоляла меня уйти.

Эта картина удовлетворяла ту темную часть меня, которая предназначена исключительно для женщины, стоящей перед этим зеркалом и размышляющей о том, насколько она сильна на самом деле.

Я жаждал ее больше, чем добрых намерений, морали и правильных поступков. Я хотел ее так сильно, что отбросил все эти вещи, чтобы сделать ее своей.

И если она думает, что темный разум и шрамы на ее плоти отпугнут меня, то она до сих пор не понимает, насколько глубоко я жажду ее.

Я прижимаюсь к ее спине, и тепло наших тел перетекает друг в друга. Она кажется мне кусочком рая, который я никогда не удостоюсь чести увидеть, но я всегда отдавал предпочтение раю, сокрытому в глубинах тела Адди.

Моя рука скользит по ее горлу, побуждая ее откинуть голову назад, к моему плечу; ее губы приоткрываются.

– Я преследовал тебя на протяжении многих жизней, Аделин. Моя душа так сильно нуждается в тебе, что я стал тенью, обреченной вечно охотиться за тобой.

Ее глаза трепещут, и