водовозом, конторщиком, работал на маслозаводе, копнильщиком на сенокосе, был актером, хлеборезом, землекопом, дневальным в бараке, работал на лесопосадках, садовником-декоратором, завскладом и прочая, и прочая. Около тридцати видов различных работ пришлось испробовать, иногда легких, но большей частью тяжелых и непривычных. Последовательность иных ускользнула из памяти. Очевидно, в первые годы бурминского периода бросили меня, в составе небольшой бригады, на борьбу с саранчой. Работа оказалась нетрудной, но весьма противной. Морили молодую саранчу, только что вылупившуюся из личинок, отложенных старой. Она, молодая саранча, так и кишела под ногами, когда мы ходили по полю, – черненькая, блестящая, с жутковатой жизнерадостностью скакала и прыгала по траве. Разминая голыми пальцами конский навоз и овечий помет, мы делали из этого питательную смесь для саранчи, скатывали шарики, поливали их какой-то отравой, по-видимому, мышьяком, и разбрасывали на земле. Молодая саранча с жадностью пожирала эти ядовитые шарики.

Перчаток, необходимых для подобной работы, разумеется, нам не давали.

Вероятно, к пребыванию в другом отделении, в ЦПО, относится моя работа в законвоированной бригаде землекопов. Несколько таких бригад, под присмотром стрелков с винтовками, работали на расчистке арыков, по которым должна была пойти вода для орошения посевов. Верхние кромки и стенки сухих еще арыков обвалились, дно поднялось – требовалось углубить, расширить, выровнять, работая то лопатой, то киркой.

Гладкая пелена зеленеющей азиатской степи, белесое небо над ней, поздняя весна. Далеко по всей линии арыка мелькают десятки лопат, выбрасывающих на одну сторону желтые комья земли. Поодаль опираются на винтовки скучающие часовые. В стороне от нас – сотня-другая метров – работает женская бригада, тоже под конвоем. Знакомые между собой мужчины и женщины, отыскав глазами друг друга, перекликаются издали, делают руками какие-то таинственные знаки, понятные только им.

Вот от мужской бригады отделился кто-то и, под сотнями устремленных на него взоров, направился к солдату-конвоиру. Подошел, минуту мирно побеседовали – наверно, просил разрешения выйти, договаривался о мзде. Затем лагерник беспрепятственно вышел за пределы незримо очерченной для нас зоны и ровным спокойным шагом пошел к растущим поодаль кустикам караганника. Часовой не стрелял по нему.

От женской бригады отделилась фигура в платочке и в юбчонке, таким же ровным шагом направилась в том же направлении. Выстрела по ней тоже не последовало. Люди перестали работать и, опираясь на лопаты, с интересом стали следить за двумя сближающимися далеко за пределами зоны фигурами. Десятки худых заросших лиц повернулись в ту сторону, слышались смешки и сальные остроты. Обе фигуры, мужская и женская, сошлись в отдалении вместе и скрылись за кустами.

Через четверть часа возникли снова из-за кустов и разошлись в разные стороны. Шли обратно к своим бригадам, он – в мужскую, она – в женскую, шли тем же неторопливым шагом, видимо, нисколько не смущаясь тем, что на них устремлены сотни глаз. Сдержанный гогот, в котором чувствовались и одобренье, и зависть, встретил вернувшегося к своим ребятам ухаря.

Лагерная любовь.

41

На Карабасе, в ожидании отправки на новое место работы, познакомился я с земляком, актером Московского железнодорожного театра Будановым. Средних лет, себе на уме, с привычкой быть всегда на людях, с хорошо подвешенным языком, нигде не теряющийся, новый знакомый не был политическим. Свои шесть лет он получил за убийство: из охотничьего ружья наповал уложил хулигана-соседа, который в пьяном виде вломился к нему на дачу и стал дебоширить. На сцене Буданов исполнял комические роли, да и в жизни не прочь был покомиковать, но что-то жесткое, неприятное было в его простецком лице. Как земляки, решили мы, насколько это возможно, держаться вместе.

Вскоре нашелся «покупатель» и на нас. Из ЦПО (Центрального продовольственного отделения) вместе с начальником отделения в поисках нужных ему людей приехал руководитель культбригады, некий Кузнецов. Принятые в культбригаду, очутились мы с Будановым на поливном участке.

Участок представлял собой сплошную зону. Даже расконвоированные жили в бараках за колючей проволокой и на работу за зоной выходили по особым пропускам. И конторщики, и члены культбригады. Оригинален был ее состав. Руководитель культбригады – вор и аферист Мишка Кузнецов. Среди членов – убийца Буданов, власовец Косинов, белый эмигрант Чернин, военнопленный гитлеровский солдат Вили Хертлейн, проститутка-хипесница Валя. И прочие в таком же духе. Клуб, где выступала культбригада, был более приглядным и внутри оформленным лучше, чем убогий бурминский, и пользовался большой популярностью среди здешних зрителей, как вольных, так и невольных. Культбригада выступала с концертами и театральными постановками.

Наш руководитель Кузнецов был, несомненно, фигурой примечательной. Глядя на этого молодого, сухопарого, всегда серьезного парня с приличными манерами, не верилось, что перед тобой профессиональный уголовник-блатарь. Впрочем, в том чувстве собственного достоинства, с которым он держался, чувствовался вожак-пахан. Мне рассказывали об одной из ловких его афер, уже в лагере.

Только что прибыла с этапом партия «западников» – эстонцев, латышей, литовцев. Стоят на дворе зоны, растерянно кругом озираются, топчутся на месте. Все с чемоданами – народ богатенький и совершенно неопытный. Внезапно уверенной походкой подходит к ним прилично одетый молодой человек с чем-то вроде портфеля под мышкой, вида очень деловитого, даже начальственного.

– Этап?

– Да, этап.

– Прежде всего, граждане, сдать чемоданы в камеру хранения, – строго говорит молодой человек. – Следуйте за мной.

И с тем же уверенным деловитым видом ведет куда-то покорно плетущихся за ним новичков. Приводит к какому-то строению, открывает дверь и, встав на пороге, начинает принимать и передавать в глубь помещения чемоданы, которые прибалты ему послушно подают.

Наконец приемка вещей в камеру хранения закончена.

– Все? – спрашивает прибалтов молодой человек с портфелем.

– Все.

– Хорошо. Подождите, граждане, несколько минут. Я сейчас вернусь и поведу вас в барак.

Деловитый молодой человек исчезает, а выстроившаяся очередь доверчивых новичков покорно остается ждать. Долго им приходится ждать. Чемоданы западников, которые, стоя в дверях «камеры хранения», передавал Мишка Кузнецов спрятавшимся там своим дружкам, давно уже выпотрошены и валяются на полу раскрытые и пустые.

Но этот прожженный мошенник обладал совершенно бескорыстной, даже трогательной любовью к театру. И был талантлив, в этом нельзя было ему отказать. Он прилично играл на сцене, выступая и в драматических, и в комических ролях, у него был небольшой голос, он пел и дирижировал хором, играл на гитаре. Кроме того, был режиссером. Конечно, весьма неопытным, даже малограмотным, требующим большой школы, но все-таки режиссером-самоучкой, способным даже мизансцену построить.

И тут бросалась в глаза разница между бурминским драмкружком и нашей культбригадой. Вспоминалась подготовка «Забавного случая». Там был подлинный энтузиазм, люди отдавались театру, репетировали после тяжелого трудового дня, позабыв усталость. Там было бескорыстное увлечение, живейший интерес,