командование в тяжелой борьбе с могущественным противником по отношению к боевым силам войск. Их политика базировалась на постоянных внутренних уступках, и таким образом они сами отказались от руководства народом. При их общем складе мышления они не замечали того неописуемого вреда, который они причиняли внешнему могуществу своей страны, а следовательно, и всему течению войны. Оба мужа, которых судьба выдвинула в столь ответственное время вождями их народов, не имели тех сильных характеров, которые требовались настоящими условиями. Не могло быть сомнения в том, что и внутри государства следовало вести упорную борьбу. Для графа Чернина эта задача была бесконечно тяжела вследствие племенного многообразия населения. Положение канцлера фон Бетмана было легче; ему надо было лишь действовать, исходя из того хода мысли, который резко и определенно подчеркивался самой сущностью этой войны и вытекал из нашего положения по отношению к решимости врага уничтожить нас. Вместо того чтобы лелеять идею соглашательского мира, который в действительности был недостижим, он должен был сплачивать народ, указывать ему цели и великие задачи войны, давать армии то, что для нее требовалось. Германскому народу надо было все время напоминать, за что он борется и какие стремления таятся у его врагов. Большинство немцев последовало бы за ним так же, как и в 1914 году. Что касается людей, которые не могут ничему научиться, то таковые всегда будут. Неужели же и после ответа противников на наше мирное предложение от 12 декабря и на ноту Вильсона от 18 декабря, имея в виду всю совокупность их исторического прошлого и весь ход их мышления, могли еще действительно существовать заблуждения относительно их точки зрения и их целей? Не было ли очевидно, что понижение боеспособности родины должно было подорвать энергию ведения войны?

Насколько серьезно верховное командование оценивало обстановку, резко обнаруживалось даже штатским людям его решением начать подводную войну и отвести фронт на позицию Зигфрида. Правительству должно было быть ясно, что спасение могло дать только реальное и всеобъемлющее творчество.

В первых числах апреля в Гамбурге императора посетил император Карл. В его свите находился граф Чернин и генерал фон Арц. Имперский канцлер, генерал-фельдмаршал и я также были вызваны в Гамбург.

Канцлер фон Бетман и граф Чернин уже встречались раньше. 27 марта они оба набросали соглашение. Этот «Венский документ» был в тот же день запротоколен и спрятан. Он охватывал минимальную программу мирных условий, основанную на status quo anti, и программу на случай благоприятного исхода войны, примыкавшую к тому ходу мысли, представителем которого являлся я. Об уступках противнику в каких-либо направлениях здесь не могло быть и речи.

Статс-секретари и верховное командование узнали об этом важном документе только 5 февраля 1918 года.

В Гамбурге, пока их величества и государственные люди вели переговоры, генерал фон Арц, генерал-фельдмаршал и я совещались о положении. Мы обосновались на позиции Зигфрида в ожидании большого апрельского наступления. В то время я с часа на час ждал натиска англичан. В марте подводная война дала хорошие результаты. Имперское министерство внутренних дел начало высоко расценивать ее действенность. Значение Америки казалось вполне уничтоженным. Мы рассматривали наше положение как серьезное, но прочное и надеялись в ближайшее время отразить наступление Антанты; в общем же мы считали необходимым выждать дальнейших результатов подводной войны и развития событий в России.

Генерал фон Арц возлагал те же надежды на австро-венгерские фронты, но присовокупил, что австро-венгерская армия, вследствие недостатка в сырье и больших потерь в людском составе, может продолжать войну лишь до начала зимы. Никаких сомнений не являлось, что сейчас войну надо продолжать вести с полной энергией. Как сложится к зиме конъюнктура, еще нельзя было определить.

Около 12 часов дня началось совещание, в котором участвовали имперский канцлер, граф Чернин, генерал-фельдмаршал, генерал фон Арц и я. Перед началом заседания имперский канцлер спросил меня, не считаю ли я, что наступило время сделать первый шаг к миру. Я ему мог только ответить, что мы с часу на час ожидаем удара, для которого Антанта напрягает все свои силы, и что я не думаю, чтобы с военной точкой зрения это был бы подходящий момент. Далее этот вопрос не рассматривался, даже в связи с событиями русской революции. Граф Чернин предложил, чтобы мы отдали Франции для скорейшего заключения мира Эльзас-Лотарингию. Австро-Венгрия присоединила бы Галицию к Польше и согласилась бы на включение Польши в Германию. В это время наше заседание с обоими государственными людьми, длившееся приблизительно десять минут, было прервано, так как имперский канцлер и граф Чернин были вызваны к обоим императорам. Этим закончилась для меня официальная часть заседания, собранного в связи с приездом австрийского императора. После полудня я представился императору Карлу.

После завтрака граф Чернин изложил мне свои взгляды в частном разговоре. Он обосновывал свои стремления к миру на внутренних отношениях в двуединой монархии. Я не имел оснований скрывать мое личное мнение. Ведь в конце концов я также был сыном своего отечества и имел полное право говорить, что я думаю. Я сказал графу Чернину, что он должен крепче держать в руках народности двуединой монархии и должен поднять их дух. Он ответил мне, что это невозможно. Тогда я перешел к разбору его предложений. Его польский проект казался мне очень сомнительным. Как отнесется к нему Польша? Как это отразится на восточной части нашего государства? Меня тем более удивлял весь этот план, что Австро-Венгрия в польской политике в Варшаве проявила очень мало искренности по отношению к германским интересам. В польском проекте вообще все было очень смутно, уступка же Эльзас-Лотарингии Франции, наоборот, задевала нас очень существенно, и пока мы не были разбиты, с моей точки зрения, об этой уступке не могло быть и речи. Всякая нация живет, пока отстаивает свою честь, и гибнет с ее утратой. Что Эльзас-Лотарингия – германская страна и что для нас является вопросом чести защищать ее до последней капли крови – на этом сходились все партии, до независимых социал-демократов включительно. Всякое правительство, а также и верховное командование, которое бы отказалось признать эту точку зрения, было бы свергнуто волей возмущенного народа. Наше положение, несомненно, было серьезным, но мы еще были способны к большему напряжению сил, и нам надо было только захотеть. Отказ от Эльзас-Лотарингии явился бы открытым признанием нашей слабости, понятным даже самым простодушным людям. В то время для такого отказа не было еще никаких оснований. Можно было с уверенностью ждать, что Антанта во всех этих проектах не усмотрит ничего другого, кроме какой-нибудь