в самом предельном и роковом конфликте христианин испытывает чувство божественного спасения, если сумел уцелеть в столкновении и взвалил на себя бремя избранного Богом. Только таким образом реализуется в нем Imago Dei, вочеловечение Бога. Седьмую просьбу «Отче наш» — «избавь нас от лукавого» — в этом отношении следует понимать в том же смысле, какой имеет молитва Христа в Гефсиманском саду: «…Если возможно, да минует Меня чаша сия». В намерения Бога как будто не входило избавлять человека от конфликта, а стало быть, и от лукавого, поэтому выражать подобное желание вполне по-человечески, однако его невозможно возвести в принцип, потому что оно направлено против Божьей воли и порождается исключительно человеческой слабостью и страхом. Этот страх, разумеется, в некотором смысле оправдан, поскольку для исчерпания конфликта необходимы сомнения и неуверенность в том, не потребуется ли чрезмерного напряжения сил.

660 Поскольку образ Божий пронизывает собой всю человеческую область и вынужденно предстает в человечестве, можно предположить, что и существующая вот уже четыре столетия церковная схизма, и нынешний политический раскол мира выражают неосознаваемую полярность этого доминирующего архетипа.

661 Традиционное представление об искупительном подвиге соответствует одностороннему подходу, как бы мы его ни оценивали — в качестве чисто человеческого или же одобренного Богом. Иной взгляд, рассматривающий крестную жертву не как перекладывание человеческой вины на Бога, а как заглаживание несправедливости, причиненной Богом человеку, мы в общих чертах изложили выше. Этот взгляд, как мне кажется, лучше отражает и охватывает реальные противоречия. Ягненок, конечно, может мутить воду, которой хотел бы напиться волк, но другого вреда он причинить не в состоянии. Творение, сходным образом, может разочаровать Творца, но вряд ли нанесенная им обида будет сколько-нибудь заметной. Лишь Творцу по силам совершить нечто такое в отношении бессильного творения. Правда, уже божество оказывается повинным в неправедности, но это вряд ли хуже, чем подозрение в том, что замучить Сына на кресте до смерти понадобилось лишь для того, чтобы утолить гнев Отца. Что это за отец, который предпочитает убить сына, а не простить великодушно человечество, развращенное и соблазненное другим отпрыском бога — Сатаной? В чем смысл такого показательно зверского и архаичного жертвоприношения Сына? Может, это Божья любовь? Или Божья непримиримость? На примерах из книг Бытие (гл. 22[707]) и Исход (22:29) нам известно, что Яхве проявлял склонность использовать такие меры, как умерщвление сына и умерщвление первенцев — либо для испытания твердости веры, либо для утверждения своей воли, пусть ни всеведение, ни всемогущество вовсе не подсказывали столь жестоких процедур, которые, помимо всего прочего, служили дурным примером для власть имущих среди людей. Вполне понятно, что наивный разум тяготеет к бегству от подобных вопросов наутек и к тому, чтобы приукрашивать такой поступок как sacrificium intellectus. Если кто-то предпочтет не читать 88-й псалом, иными словами, выберет побег, то дело на этом еще не будет кончено. Кто однажды себя обманул, будет делать это опять и опять, притом отлично сознавая собственную провинность. Но именно самопознание и требуется — в форме исследования совести — по христианской этике. Крайне благочестивые люди утверждали некогда, что самопознание прокладывает путь для богопознания.

11

662 Вера в бога как Summum Bonum невозможна для рефлектирующего сознания. Оно вовсе не чувствует себя избавленным от страха перед богом и потому обоснованно спрашивает себя, что же, собственно, означает для него Христос. Это поистине принципиальный вопрос: можно ли сегодня, в наши дни, как-то истолковать Христа? Или следует довольствоваться историческими истолкованиями?

663 Несомненно, пожалуй, лишь одно: Христос — фигура предельно нуминозная. Восприятие Его как Бога и как Сына Божия соответствует такому пониманию. Древний взгляд, опиравшийся на учение самого Христа, гласил, что он пришел в сей мир для спасения человечества от угрозы божественного гнева, страдал и умер. Кроме того, Он верил, что Его телесное воскрешение из мертвых станет залогом, и всех чад Божьих ожидает такое же будущее.

664 Мы уже ранее отмечали и останавливались на том, сколь странное впечатление производит эта спасательная акция Бога. Ведь фактически Он, в облике Своего Сына, Сам спасает человечество от Себя Самого. Такая мысль не менее причудлива, чем старинное раввинистическое представление о Яхве, который прячет праведников от своего гнева под своим же престолом, где, разумеется, не может их видеть. Как если бы Бог-Отец и Бог-Сын были разными богами, что, конечно же, совершенно бессмысленно. Подобное допущение не является, кстати, и психологически необходимым, ведь для объяснения странного поведения бога достаточно очевидной нерефлектированности его сознания. Поэтому страх Божий справедливо считается источником всяческой мудрости. С другой стороны, восхваляемые благость, любовь и праведность Творца не следует рассматривать лишь как задабривание; нужно трактовать их как подлинное переживание, поскольку Бог есть coincidentia oppositorum (совпадение противоположностей). Оправдано и то и другое — и страх перед Богом, и любовь к нему.

665 Более дифференцированное сознание уже затрудняется, рано или поздно, испытывать любовь к богу как к доброму отцу, которого надо опасаться ввиду свойственных ему припадков безотчетного и внезапного гнева, непостоянства, несправедливости и лютого нрава. Упадок античных божеств вполне доказывает, что человек не оценивает по достоинству слишком человеческие проявления непоследовательности и слабости своих богов. Моральный провал Яхве в истории с Иовом тоже не обошелся, похоже, без скрытых последствий: случилось явно непредусмотренное возвышение человека, а также произошло возмущение бессознательного. Поначалу первое последствие остается просто фактом, не откладывается а сознании — но запечатлевается в бессознательном. Это вмешательство в бессознательное усугубляет его возбуждение, и тем самым оно получает более высокие в сравнении с сознанием возможности: человек в бессознательном добивается большего, нежели осознанно. При таких обстоятельствах возникает движение от бессознательного к сознанию, и бессознательное прорывается в сознание в виде сновидений, образов и откровений. Датировка книги Иова, к сожалению, ненадежна. Как уже упоминалось, она была составлена в промежутке от 600-х до 300-х гг. до Р. X. В первой половине шестого столетия появляется Иезекииль[708], пророк с так называемыми «патологическими» чертами, которые среди профанов считаются характерными для его видений. Как психиатр я просто обязан подчеркнуть, что видения и сопровождающие их явления нельзя некритически оценивать в качестве патологических. Подобно сновидениям, они необычны, но естественны, а потому могут быть названы «патологическими», лишь когда доказана их болезненная природа. С чисто клинической точки зрения видения Иезекииля имеют архетипическую природу и свободны от каких бы то ни было патологических отклонений. Нет оснований причислять их к патологическим[709]. Они служат симптомом того расщепления, что уже в ту