В одном из документов описывалось, как эсэсовцы охраняли секретные трудовые лагеря, где десятки тысяч евреев занимались производством вооружений. Эберштайн неубедительно заявил, что не знал об этом[1264].

Следующие два свидетеля выступали в защиту Ваффен-СС и тоже утверждали, что ее следует отделить от остальной СС – но на том основании, что это была регулярная воинская часть, подчинявшаяся вермахту. Они настаивали, что было бы несправедливо относиться к служащим Ваффен-СС иначе, нежели к обычным военным. Смирнов отверг это заявление, предъявив доказательства глубокой связи Ваффен-СС с концлагерями. Он зачитал отрывок из приказа Ваффен-СС с подробной инструкцией, как «надлежащим образом» брить заключенных и обрабатывать их волосы с целью производства войлока для немецкого флота[1265]. Смирнов и Элвин-Джонс допросили одного из свидетелей Ваффен-СС, генерал-полковника Пауля Хаузера, о дивизии «Принц Ойген» (SS-Division «Prinz Eugen». – Примеч. ред.), приобретшей мрачную славу благодаря участию в разрушении Лидице. Они также предъявили Хаузеру зримые доказательства зверств, совершенных этой дивизией в ходе другой кампании в Хорватии. Смирнов показал фотографию отрубленных голов словенских партизан и заявил, что эти жертвы были обезглавлены эсэсовцами. Такие картины все еще были способны шокировать. Пелькман переключился на защиту по принципу tu quoque («ты тоже») и спросил Хаузера, знает ли он об аналогичных зверствах Красной армии. Руденко решительно запротестовал и обрушился на защиту за распространение фашистской пропаганды и лжи. Трибунал объявил вопрос Пелькмана неприемлемым[1266].

Казалось, защита СС будет длиться вечно. В письме домашним от 6 августа Додд, который замещал Джексона в Нюрнберге, обругал британских обвинителей за «торможение процесса»[1267]. В тот же день Максуэлл-Файф написал жене, что «светлой надежде» на завершение процесса к 17 августа «не суждено сбыться»[1268]. Все четыре делегации жаждали уехать из Нюрнберга. Но, как и на ранних стадиях процесса, никто из них не хотел сократить свои допросы, исходя из убеждения, что каждое утверждение защиты – даже самое абсурдное – необходимо опровергнуть для истории.

Ил. 44. Арон Трайнин сидит рядом с Романом Руденко и другими советскими обвинителями во время защиты организаций. Август 1946 года. Трайнин – второй слева за столом, Руденко на углу стола справа, Смирнов справа от Руденко. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Национальной администрацией архивов и записей, Колледж-парк

Тем временем оставшиеся свидетели защиты СС потратили еще полтора дня на рассказы о своей невиновности и превосходных условиях в Бухенвальде (где имелись кинотеатр, библиотека, сады и даже бордель) – рассказы столь фантастические, что некоторые обвинители разразились хохотом[1269]. Трайнин наблюдал за защитой СС из-за стола советского обвинения. Можно только гадать, о чем он думал, пока свидетели СС один за другим восходили на трибуну. Возвращался ли мыслями к Лондонской конференции в августе 1945 года, когда он и Никитченко пытались предотвратить показания таких свидетелей? Вспоминал ли заверения Джексона и Максуэлл-Файфа, что ни один свидетель защиты СС не решится выступить в страхе перед арестом? Несомненно, на этом этапе процесса мало что могло удивить Трайнина – но все равно дерзость этих свидетелей поражала.

В четверг 8 августа обвинение наконец получило возможность отчасти вернуть себе контроль над процессом. Британцы вызвали Вольфрама Зиверса, который возглавлял нацистский исследовательский институт (СС-Аненербе, или Институт изучения наследия предков). Весной, давая показания одной из четырехсторонних комиссий, Зиверс заявил, что не знал об экспериментах Рашера над заключенными концлагерей. После этого британцы получили документы из архива Гиммлера, из которых открылось, что Зиверс лгал, и Трибунал согласился допросить его в суде повторно. Зиверс, прозванный в международной прессе «нацистской синей бородой» (за яростное выражение лица и чернильно-черную бороду), на свидетельской трибуне не выказал никаких эмоций[1270]. Он смотрел прямо перед собой, даже когда Элвин-Джонс предъявил дневник Зиверса с записями об исследованиях вакцин, изучении свертываемости крови и попытках замораживать и оттаивать живых людей. Элвин-Джонс заставил Зиверса признать, что ученые, проводившие эти эксперименты в Дахау, были эсэсовцами; затем, опираясь на другие доказательства, Элвин-Джонс связал этих ученых с Герингом, который возглавлял Научный совет Рейха. Элвин-Джонс также допросил Зиверса о его участии в добыче черепов «еврейско-большевистских комиссаров» для нацистских исследований, а в ответ на его отрицание предъявил переписку между Гиммлером и Эйхманом, где Зиверс упоминался как посредник[1271]. Главные советские газеты дословно напечатали длинные выдержки из показаний Зиверса. Комментарии были излишни; ужасающие подробности говорили сами за себя.

* * *

Утром 8 августа, прибыв во Дворец юстиции, советский юрист Полторак сразу заметил, что в зале суда было больше американских солдат и офицеров, чем обычно. Американский военный министр Роберт П. Паттерсон в окружении нескольких генералов занимал главное место на галерее для посетителей. Следующей подсудимой организацией был Генеральный штаб и Верховное командование вермахта – и дело против них вызывало множество споров[1272].

Полторак знал, что перед Руденко и его сотрудниками стоит трудная задача. Сталин требовал обвинительных приговоров для всех организаций, но особенно хотел, чтобы военными преступниками объявили германских военачальников. Советские руководители полагали, что Генеральный штаб и Верховное командование не меньше Гитлера виновны в разрушениях, оставленных в Советском Союзе. Они считали, что обвинительный приговор заложит основу для наказания более ста фельдмаршалов и генералов – а иначе все они были вне досягаемости, в американских и британских тюрьмах – и послужит препятствием к возрождению немецкого милитаризма. Проблема заключалась в том, что приговор кадровым военным за ведение войны был радикальной идеей. Многие американские политики и военачальники выступали против этой части дела, тревожась о том, как она повлияет на будущие войны[1273]. Тейлор, выступавший американским обвинителем в этой части дела, несомненно, вспоминал об этом всякий раз, когда кидал взгляд на галерею для посетителей.

В последующие несколько дней защита в лице Ханса Латернзера (бывший функционер НСДАП и офицер вермахта) вызвала свидетелями трех самых видных фельдмаршалов нацистской Германии. Вальтер фон Браухич служил главнокомандующим сухопутными силами вермахта с февраля 1939 по декабрь 1941 года; Герд фон Рунштедт командовал группой армий «Юг» во время вторжений в Польшу и Советский Союз; Эрих фон Манштейн служил начальником штаба у Рунштедта. Эти трое имели между собой много общего. Все они происходили из офицерских семей и воевали в Первой мировой войне. Они сделали успешные карьеры задолго до прихода нацистов к власти. Каждый из них, взойдя на свидетельскую трибуну для дачи показаний, излучал спокойную уверенность в себе[1274].

Эти трое также держались одной и той же линии защиты. Во-первых, они подчеркивали, что