не могут быть обобщены на другие политические системы. Отдел пропаганды ЦК партии напомнил Горшенину, чтобы советские обвинители в своей заключительной речи по делу организаций подчеркнули связь между нацистской расовой теорией и «империалистической политикой немецкого фашизма» (побудительным мотивом к завоеванию «жизненного пространства»), чтобы сыграть на надлежащих политических струнах[1293].

К тому моменту Нюрнбергский процесс стал лабораторией по артикуляции и развитию нового языка о правах человека. Дело организаций безошибочно показало всем, что это обоюдоострый язык: и обвинение, и защита прибегали к нему для подкрепления своих доводов за или против идеи коллективной вины. Завершая после показаний Шрайбера свои заключительные речи, адвокаты защиты неоднократно предупреждали, что Трибунал потенциально может совершить, по словам Пелькмана, «массовое неправосудие в легальной форме». Кубушок, Гавлик и Бём в своих заключительных речах об Имперском кабинете, СД и СА повторили высказанные несколькими днями раньше доводы Меркеля о том, что обвинительные вердикты против организаций нарушат базовые права человека. Гавлик подчеркнул, что несправедливо будет подводить «простых членов» организации под огульный вердикт, основываясь только на предпосылке, что они были в курсе ее преступлений[1294]. Кубушок предупредил, что такие приговоры надолго укрепят в немцах «ощущение правовой незащищенности», которое они испытывали при нацистах, и заявил, что это само по себе будет нарушением их человеческих прав[1295].

Обвинение тоже обратилось к теме прав человека – в данном случае переплетенной с темой уголовной ответственности, – когда 28 августа начало свои заключительные выступления по делу организаций. Британские, американские, французские и советские обвинители вновь напомнили о целях процесса, повторили пункты обвинения, сформулированные в Обвинительном заключении, и вновь упомянули о связях между конкретными подсудимыми и обвиняемыми организациями. Два с половиной дня они резюмировали самые убедительные и шокирующие доказательства преступлений каждой организации, опровергали заявления защитников о невиновности и неведении и предупреждали, что только признание виновности организаций позволит Европе покончить с нацизмом.

Максуэлл-Файф начал свою речь с того, что провел границу между так называемыми обычными немцами и «теми, кто выучился у фюрера его доктрине ненависти и жестокости». Он заявил, что конечная цель суда над организациями – защитить первых от немногочисленных затесавшихся вторых. Максуэлл-Файф в своей речи сосредоточил внимание на Руководящем составе НСДАП, СА и СС, которые назвал «опасным ядром» нацизма. Он объявил СС самой чудовищной из всех организаций и назвал «геноцидом» ее «демонический план» истребления целых наций, народов и рас. Возражая на доводы защиты, он заявил, что вся СС работала слаженно, а Ваффен-СС предоставляла кадры для разных нацистских «геноцидальных организаций», действовавших как подразделения СС и от ее имени[1296].

Додд, выступая по-прежнему вместо Джексона, на следующий день начал американскую заключительную речь с того, что назвал нацистское государство «политическим Франкенштейном» и подробно описал роль каждой организации в осуществлении общих целей преступного заговора. Он не применил термин «геноцид», но уделил особое внимание преступлениям, совершенным против европейских евреев, – обрисовав картину того, как организации сговорились для совершения 6 миллионов убийств. Додд предупредил: гибель гитлеровской Германии не означает, что мир вне опасности, потому что нацисты «накачали» своим идеологическим ядом Европу и другие части света. Подсудные организации необходимо признать виновными – иначе нацизм воскреснет и вновь будет угрожать цивилизации[1297].

Тейлор подхватил это предупреждение во второй американской речи 30 августа, на этот раз посвященной опасностям немецкого милитаризма. Он напомнил суду, что существуют более чем исчерпывающие доказательства сотрудничества между армией и айнзацгруппами. Генеральный штаб и Верховное командование несут ответственность не только за ведение преступной войны, но и за страшные преступления против мирных жителей. Представление о том, что эскадроны смерти «перемещались по всей России» и массово убивали евреев и коммунистов без ведома вермахта, «совершенно ни с чем не сообразно». Необходимо объявить Генеральный штаб и Верховное командование преступными организациями, чтобы охранить будущее Европы, потому что милитаризм ничуть не уважает «прав других людей»[1298].

Позже тем утром де Риб размышлял о важности прав человека для будущего Европы. Он напомнил суду, что конституции «всех цивилизованных наций» говорят о «неотчуждаемых правах» и что Устав ООН (подписанный на Сан-Францисской конференции) провозглашает веру его подписантов в фундаментальные права человека. По его словам, нацизм столь чудовищен именно тем, что ничуть не уважает «человечности индивидов» и стремится навязать человеческим сообществам такие биологические идеи, как «естественный отбор» и «борьба за существование». Депортации, концлагеря, газовые камеры и, наконец, геноцид – все суть следствия из этой идеологии убийства. Де Риб провозгласил, что признание организаций виновными принципиально важно для строительства послевоенного мира, потому что оно будет напоминать миру о существовании такой вещи, как «моральный закон»[1299].

Руденко снова выступал последним. В тот день он завершил дело организаций призывом к суровому приговору. Он тоже напомнил о главных преступлениях каждой организации, сделав упор на ее службе фашистскому заговору. Раскатистым голосом он обличал лжесвидетельства множества свидетелей защиты. Если их истории правдивы, кто же убил 12 миллионов мирных жителей? С особенным гневом он рассказал о том, как Манштейн, Браухич и Рунштедт явились в Нюрнберг распространять ложь. По его словам, обвинение, вне всякого сомнения, доказало, что немецкие военачальники виновны в подготовке и ведении агрессивной войны. Тут он пересказал главные моменты прежних показаний Паулюса и рассказ Шрайбера о роли Верховного командования в планировании биологической войны[1300].

Как и Максуэлл-Файф и де Риб, Руденко применил термин «геноцид», говоря о преступлениях СС. Но, следуя указаниям Москвы, он подчеркнул, что геноцид – преступление, специфически связанное с фашизмом. Немецкие фашисты, будучи «империалистами», стремились захватить другие страны и расширить охват «воинствующего немецкого капитализма», сказал Руденко суду. Они называли себя социалистами, чтобы скрыть свои подлинные намерения. Очевидно, он давал понять, что у нацистов больше общего с капиталистическими странами Запада, чем с Советским Союзом.

Вопрос невыплаченных репараций оставался для Москвы больным местом, и Руденко не упустил случая напомнить суду, что в одном только Советском Союзе нацисты причинили материальный ущерб на сумму около 680 миллиардов рублей (128 миллиардов долларов)[1301]. Он закончил свою речь хвалебной песнью в честь международного сотрудничества – ни словом не упомянув о том, как оно трещало по швам в тот момент[1302].

* * *

Через десять долгих и трудных месяцев обвинение завершило свою работу. Но перед тем как судьям уйти на совещание, нужно было присутствовать при еще одном процедурном моменте: обвиняемым разрешили сказать короткие последние слова. На другое утро, в последний день августа 1946 года, когда советские корреспонденты приехали во Дворец юстиции, зал суда был плотно