Почему я этого не принял во внимание? Ведь сам я, общаясь с Мирзояном, точно становился лучше.

Посмотрев наше кино, Эдик, как всегда, был непредсказуем в своих оценках:

– Какая, слушай, молодец Людочка (так звали нашего звукооператора), как она эту мелодию записала, а я тогда поиграл ее и забыл…

Прозрачная, грустная фортепьянная мелодия, которую под нашим общим нажимом сыграл в публичном одиночестве фильма Мирзоян, оказалась чистой импровизацией, он ее просто сочинил и только спустя год услышал.

Не надо в жизни стоять на цыпочках, ни ради чего. Лучше жизни не может быть ничто, даже музыка. Просто жизнь проходит, а музыка остается. Так что она не лучше, она просто долговечней хрупкой нашей жизни. И из этого каждый может сделать свои выводы. Только не надо их друг другу навязывать. Так я понимал моего друга Эдварда Михайловича, которому я пытался сочувствовать много лет – до того самого мгновения, пока не понял, что я ему завидую.

Даль и «Обыкновенная Арктика»

Не помню ни того, как мы с Далем познакомились, ни перво го от него впечатления. С какого-то времени его присутствие в моей жизни стало данностью и так воспринималось до самой его безвременной смерти, когда вдруг обнаружилось, что образовавшаяся пустота намного больше и значительнее, чем я предполагал, живя рядом с ним, занимаясь общим делом или, как это часто бывает, существуя на параллельных, довольно регулярно (вопреки Евклиду) пересекающихся курсах.

Попробую, насколько смогу, подробно описать одну его работу, свидетелем и соучастником которой я был.

В 1975 году на «Ленфильме» был запущен в производство двухсерийный телевизионный фильм «Обыкновенная Арктика» по рассказам Бориса Леонтьевича Горбатова. Постановка А. Симонова, а сценарий К. Симонова. Сознательно подчеркиваю это обстоятельство потому, что, во-первых, без этого мне, московскому начинающему режиссеру, едва ли дали бы эту двухсерийную картину в Ленинграде и, во-вторых, участие в работе К. Симонова имело непосредственное отношение к приглашению Олега на главную роль в этом фильме.

Здесь я хотя бы в общих чертах расскажу про «Обыкновенную Арктику» Горбатова. Без этого многое в дальнейшем рассказе о нашем общении с Далем будет непонятно, в том числе и причина, по которой именно его роль я считал и считаю в этой картине главной, хотя по коэффициенту трудового участия, как теперь модно выражаться, она вполне соизмерима с восемью остальными главными ролями, в которых были заняты не менее, чем Олег, известные артисты: Ролан Быков, Виктор Павлов, Олег Анофриев и другие.

Эти рассказы Горбатова я любил с детства. В них романтика человеческих отношений, сильные характеры, естественная, как мне казалось в детстве, неизбежность победы добра над злом. Я и лично был знаком с Борисом Леонтьевичем и, несмотря на заметную разницу в возрасте, имел случай поспорить с ним, даже выспорить перочинный ножик на трибуне московского стадиона «Динамо», когда его любимый «Шахтер» (Сталино) проиграл моему любимцу ЦДКА.

Став постарше, я продолжал любить эти рассказы, но к их по-прежнему очевидным для меня достоинствам добавилось знание того, что эти рассказы были написаны человеком, уволенным из газеты «Правда», едва не исключенным из партии, потому что два его брата – крупные партийные и комсомольские работники Донбасса – исчезли из жизни как враги народа. И написаны именно в то время, когда собственная его судьба висела на волоске. Для меня это только подтверждало непритворность вложенного в рассказы авторского чувства.

И, наконец, уже во вполне зрелом возрасте, снова взявшись за эти рассказы с целью воспроизвести их на телевизионном экране, я обнаружил, к собственной радости, что под романтически-энтузиастическим флером в них виден жесткий, цепкий взгляд журналиста, есть точность беспощадных деталей, есть силовые по ля подлинных характеров, есть правда, иногда нарушаемая благостностью описаний или концовок. Я имел к тому времени право судить об этом хотя бы потому, что прозимовал на «полюсе холода» не одну, как Горбатов, а две зимы.

Замечательное свойство человеческой памяти – сохранять лучшее и топить худшее, но как часто мы, авторы книг, фильмов, картин, с этим свойством обращаемся по-браконьерски. Не может жить в водоеме только ценная рыба. Ей нечем будет питаться. Даже самая привлекательная для нас часть правды, выловленная из того или иного исторического водоема, очень скоро оказывается нежизнеспособной.

В нашем представлении об Арктике 1930-х годов был и существует по сию пору этот проклятый перекос. От снятой в предвоенные годы картины «Семеро смелых» осталась отличная работа великого Алейникова, остальное, к счастью, забылось. В 1970-е фильм, сделанный на том же материале, обязан был воспроизвести что-то более существенное, чем романтическая борьба со стихией. На пример, самое простое: каким трудным было человеческое существование в этих невероятных по своей бесчеловечности обстоятельствах.

Фильм «Обыкновенная Арктика», в частности, и об этом. Основное обстоятельство сюжета – пять дней пурги, начавшейся сразу после прибытия на арктическую стройку нового начальника. Время действия – 1935 год. Сразу после челюскинцев и непосредственно перед папанинцами.

На стройку, находящуюся в прорыве, прибывает новый руководитель, человек, мало знакомый с условиями Арктики, проштрафившийся где-то «на материке», резкий, малообщительный, для которого понятия «дело» и «человек» сходятся только в том диалектическом единстве, когда первое является целью, а второе – средством. Я пишу все это и с трудом выбираю слова и характеристики, которые подходили бы к этой роли в ее «додалевский» период. Потому что и сразу после картины, и тем более теперь, много лет спустя после ее выхода, мне трудно разделить то, что было придумано изначально, от того, что состоялось в роли с приходом Даля. А надо бы, потому что первоначально, до проб, сама мысль о нем в этой роли казалась, мягко говоря, еретической многим, и от части даже мне самому.

– Попробуй Даля, – сказал мне отец.

– Даля?!

Прекрасного мальчика нашего кинематографа, обаятельного даже в гневе, в разнузданности, тонкого, ювелирно владеющего всеми оттенками палитры своей вечной юности? Ну, не так красиво я тогда рассуждал, но что-то подобное этому проносилось в голове. И в то же время я удержался от спора. Во-первых, потому, что одно еще более крамольное предложение старшего Симонова уже стало великолепной реальностью в «Живых и мертвых» (Па панов – Серпилин: это была именно его идея). А во-вторых… Во-вторых, было что-то в столь хорошо мне знакомом Дале, что никогда не позволяло общаться с ним на полном «коротке», какой-то всегда