Был ли спор 1948 года[212] научным или политическим? Ни то, ни другое, а нечто третье, так как совершенно нелепо все сводить к политике, но так же нелепо устанавливать всегда „или – или“… Для тебя вопрос ясен: с одной стороны мракобесы, с другой – представители света и, очевидно, если один из представителей света проронит даже слабое слово, что не во всем представители света правы, то этим он уже учинит как бы предательство правому делу.

Для меня вопрос гораздо сложнее: добро и зло, свет и тень переплетены самым сложным образом и провести такое разделение очень затруднительно. Если уж говорить о недопустимой уступке мракобесам, то она заключается в признании Ш.[213] и другими практических достижений Лысенко, что и давало ему в руки действительно огромный козырь и на что они не имели даже формального права, так как в практической деятельности они ни хрена не понимают. А кроме того, что такое мракобесы? По-моему, все те, кто запрещает высказывать или отрицает право на существование определенных взглядов без достаточного к тому основания. Последняя прибавка необходима, так как при достаточном основании мы вправе налагать запрет на высказывания и пропаганду определенных взглядов. Например, вряд ли можно разрешить пропаганду каннибализма и публикацию рецептов изготовления бифштексов из мягких частей младенцев, технику вскрывания квартир и прочее. В викторианский период считали, что никто из здравомыслящих людей подобного идиотизма защищать не будет и потому полагали допустимым неограниченную свободу высказываний. Двадцатый век разрушил эту иллюзию уже якобы достигнутого высокого разума. Появились теории, проповедующие необходимость восстановления действия естественного отбора с их практическими последствиями – полным уничтожением целых наций. И все эти абсолютно мракобеснические теории и действия ссылаются на как будто научно доказанные факты о связи наследственности с хромосомами и о полной ненаучности вопроса о наследовании приобретенных свойств, а отсюда – о необходимости организации человеководства по принципу скотного двора (наш Серебровский)[214]. И эти люди совершенно нетерпимы к сторонникам ламаркистских взглядов: Кольцов после моего доклада на I-м Съезде зоологов заявил: „Я вас не понимаю и не желаю понимать!“[215]. Добржанский[216] пишет в одной статье: „Нет никакого смысла проверять данные о наследственности приобретенных свойств, так как это совершенно ненаучное дело“. Точь-в-точь как говорили Галилею перипатетики его времени. При всем моем восхищении положительными движениями менделизма, я вынужден признать, что в экстраполяции морганистических и менделистических взглядов на всю эволюцию мракобесия хоть отбавляй. И единственным выходом из затянувшегося положения я считаю совершенно хладнокровное, абсолютно независящее ни от каких внешних соображений, размышление об общих положениях биологии…»

4. III.1952.

«Позиция „двух станов не боец…“ вызывает решительное осуждение, как отсутствие твердых убеждений. Я склонен думать наоборот: именно сознательно или бессознательно надевание шор означает нетвердость собственных убеждений о безусловной спасительности рационализма, боязнь уступки „лукавому разуму“.

Но даже принимая как первое приближение, что в период решительных переворотов позиция „двух станов не боец“ недопустима, мы должны вспомнить старую пословицу: „всякому овощу свое время“. Убежденность с отрицанием „с порога“ всякого инакомыслия, нетерпимость, даже фанатизм, могут быть полезны в период крупных переворотов, но превращаются в безусловный вред в период эволюционного прогресса после завершения переворота, так как тогда они стремятся остановить развитие мысли. Остановка культуры Китая – слишком большое уважение к прошлому…»

О значении битвы при Сиракузах в мировой истории

В книжке английского автора «Пятнадцать решительных сражений мировой истории (от Марафона до Ватерлоо)» одной из таких решающих битв считается битва при Сиракузах[217] во время Пелопонесской войны, в результате которой Афины и возглавляемая Афинами коалиция потерпели сокрушительное поражение, что имело следствием победу спартанской коалиции и деградацию Афин. Казалось бы, если бы в этой битве верх одержали Афины, то они сумели бы под своей гегемонией объединить всех эллинов, создать обширное государство, в рамках которого шло бы безостановочное развитие эллинской культуры, непрерывно, без катастроф, пережитых эллинским миром в Римской империи, не сумевшей вобрать в себя подлинно эллинского духа. Эту точку зрения я все время воспринимал без критики. Афины казались каким-то чудом истории: на крошечном клочке земли, разделенном еще на множество мелких полисов, возникла поразительной высоты культура, которая и сейчас вызывает наше восхищение: искусство, литература, философия, наука и едва ли не первая попытка демократического строя, который во многих отношениях и ныне может служить нам примером. И постоянным антагонистом великолепных Афин было мрачное солдафонское государство Спарты с его полным отсутствием культурного наследства, крайней степенью рабовладения, сословной и племенной самовлюбленностью и ограниченностью. Поэтому казалось совершенно очевидным, что в споре Афин с другими государствами правда всегда была на стороне Афин и что афинянин, даже не перешедший на сторону Спарты, а лишь выражавший хотя бы самые слабые лаконофильские[218]тенденции, является изменником эллинскому (а значит, и общечеловеческому, так как Афины в то время были лидерами общечеловеческого прогрессивного движения) делу. Гибель великого праведника Сократа рассматривалась как законная кара за то, что он критиковал великолепный афинский государственный строй и даже выражал (хотя это и не доказано) лаконофильские тенденции. И лично я был склонен считать роковым моментом мировой истории даже не битву при Сиракузах, а предшествовавший ей процесс Алквиада[219]. Алквиад уже был назначен командующим войсками Сиракузской экспедиции, и так как даже при мало одаренном и нерешительном Никии победа спартанской коалиции далась им нелегко, то возглавляемые талантливым Алквиадом афиняне могли победить при Сиракузах; тогда Пелопонесская война могла бы получить благоприятный для Афин и для всего человечества исход.

Сейчас ряд соображений заставляет меня решительно изменить свой взгляд на роль Афин в мировой истории. Изложу их по порядку. 1) О «чуде» истории. Говоря о том, что Афины есть чудо истории, мы забываем о совершенно ясном и общеизвестном факте, что эллинская культура не зародилась на греческом полуострове и что она гораздо шире этого полуострова. Общеизвестно, что первые философские школы зародились в Малой Азии (Фалес Милетский, Гераклит Эфесский) и на островах (Элейская школа)[220], Пифагор был с Самоса, окончил жизнь в Сицилии (Агригент). Известен также и блестящий расцвет эллинизма в Александрии. Наконец, и на Черном море сохранились весьма заметные следы греческой культуры. Следовательно, своеобразием эллинской цивилизации является не ее ограниченность (она охватывала в общем всю область Средиземного и Черного морей), а ее раздробленность, отсутствие государственного единства. Это – не единственный случай в мировой истории: такую же государственную раздробленность показывала культура добисмарковской Германии. Для развития культуры до определенной стадии