Джейн не верит, что я действительно так и сказала, но остальные были там и могут подтвердить, да, подтвердят все, кроме миссис Актон, которая никогда ни о ком доброго слова не сказала.

И тогда мы вдруг поняли, что в мальчишке в доме Уэстов что-то дали, пытаясь его подкупить. Миссис Актон вырвала из его рук какую-то игрушку, а он так и зашелся плачем. Трудно поверить, конечно, но для таких людей нет ничего святого. Это было маленькое яблоко, круглое, золотистое, блестящее, и миссис Актон бросила его прямо на крыльцо изо всех сил, и яблоко рассыпалось в пыль.

– Нам ничего от вас не нужно, – выпалила миссис Актон, и, как я потом рассказала Джейн, у миссис Уэст стало такое лицо… Минуту она молча смотрела на нас, а потом развернулась и ушла в дом, закрыв за собой дверь.

Кто-то хотел бросить камни в окна, однако я сразу напомнила, что наносить вред частной собственности – преступление, и вообще, насилие – для мужчин, поэтому миссис Актон понесла своего малыша домой, а я вернулась к себе и позвонила Джейн. Бедняжка Джейн, все кончилось так быстро, что ей не хватило времени даже надеть корсет.

Только Джейн взяла трубку, как я увидела в окно прихожей огромный фургон у соседнего дома. Появились грузчики и принялись выносить модную мебель. Джейн ничуть не удивилась, когда я ей рассказала о фургоне и мебели.

– Никто не может так быстро устроить переезд, – заявила она. – Скорее всего, они собирались улизнуть с малышом Актонов.

– Что если горничная сотворила все это своей магией? – предположила я, и Джейн засмеялась.

– Слушай, сходи посмотри, что там еще творится, я пока подожду.

А смотреть было не на что. Даже с моего крыльца ничего и никого, кроме фургона и грузчиков, видно не было; ни следа миссис Уэст или горничной.

– Мистер Уэст еще не вернулся из города, – произнесла Джейн. – Мне видно улицу. Вот будут ему вечером новости!

Вот так они и уехали. Я считаю, это во многом моя заслуга, хотя Джейн и пытается меня злить, утверждая, что без миссис Актон тоже не обошлось. Когда стемнело, соседи уехали, забрав все до последнего стула и последнего свертка. Мы с Джейн прошлись по пустому дому с фонариком, чтобы посмотреть, до чего они довели дом. Мы не нашли ничего: ни куриной косточки, ни желудя, отыскали лишь в спальне перышко синей сойки и решили не забирать его с собой. Внизу Джейн бросила его в мусоросжигатель.

И вот еще что: у моей кошки Саманты родились котята. Может, вас это и не удивляет, но мы с Самантой, уж конечно, удивились: ведь кошке исполнилось одиннадцать лет, и она вышла из того самого возраста, старая дурочка. Вы бы посмеялись, увидев, как она вытанцовывает, будто юная киска, легкомысленная и радостная, наверное, воображая, что сотворила нечто особенное, чего раньше не делала ни одна нормальная кошка; а котята меня встревожили, чего уж темнить.

Никто, конечно, не посмеет сказать мне что-нибудь о моих котятах в лицо, однако все то и дело заводят при мне глупые сплетни о феях и лепреконах. И котята уж слишком ярко-желтые, с оранжевыми глазами, и гораздо крупнее, чем позволено быть нормальным котятам.

Иногда они так смотрят на меня, когда я хожу по кухне, что меня аж озноб охватывает от этих взглядов. Половина ребятишек умоляет меня раздать им котят, называют их волшебными, но никто из взрослых о таких подарках и слышать не желает.

Джейн говорит, что есть в них, в котятах, что-то очень уж странное, а я, скорее всего, больше никогда не буду с ней разговаривать, до скончания века. Джейн сплетничает даже о кошках, а сплетни – единственное, чего я на дух не выношу.

Великий глас умолк

«Плейбой», март 1960 г.

Приемный покой в больнице представлял собой островок неэффективности среди длинных, гулких, выкрашенных белой краской коридоров и палат. Здесь стояли пепельницы, шуршащая плетеная мебель, неровные коричневые деревянные скамейки, а углы были плохо вымыты; в больнице вовсе не стремились заполучить побольше клиентов, отнимающих у врачей время. Все койки и палаты были заполнены, а потому администрация спокойно взирала на пустые, бессмысленно занимавшие пространство плетеные стулья и деревянные скамейки. Кэтрин Эштон, которая не желала и приближаться к больнице, а мечтала лишь остаться в это пасмурное воскресенье дома, у себя в квартире, чтобы немного поплакать в одиночестве, а потом поужинать в каком-нибудь маленьком скромном ресторанчике, возможно, в том, где пекут изумительно вкусные сладкие хлебцы, и меланхолично посидеть над бокалом бренди, вошла в приемный покой вслед за мужем и сказала:

– Ну зачем, зачем мы пришли? Говорю тебе, я ненавижу больницы, сцены у постелей умирающих, и, если уж на то пошло, откуда кому знать, что он умрет сегодня?

– Если бы мы не пришли, ты бы потом жалела, – возразил Мартин. Увидев, что комната ожидания пуста, он повернул назад и с надеждой оглядел длинный больничный коридор. – Как ты думаешь, может, нам просто подняться к нему в палату прямо сейчас?

– Нас не пустят. Туда нельзя.

– Что ж, здесь мы одни, первые в очереди, – заключил Мартин. – Как только начнут пускать в палату, мы сразу пойдем, перед нами никого нет.

– Какое глупейшее ощущение, – заметила Кэтрин. – Представь, что он и не собирается сегодня умирать? Предположим, больше никто не придет?

– Послушай! – Мартин перестал ходить туда-сюда от окна к двери и встал перед женой, будто читал лекцию на одном из своих занятий. – Он должен умереть. Анджелли летит из Бостона. Практически весь персонал «Дормант Ревью» всю ночь корпит над некрологами и воспоминаниями, а его американский издатель уже собирает посмертное издание, и жена прилетает с Майорки, если ее где-нибудь не задержали. Визель обзванивает всех более-менее крупных литературных критиков отсюда до Калифорнии, чтобы они приехали вовремя. Думаешь, кто-нибудь посмеет после такого жить?

– Но когда я пыталась позвонить доктору…

– В моем бизнесе, – прервал ее Мартин, – надо оказаться в нужном месте в нужное время. Это важно и не так-то просто. Здесь я смогу как бы случайно встретиться с Анджелли, например… Кто знает, где и когда еще такое случится? А если я сделаю все правильно, то «Дормант» может даже…

– Смотри, вот Джоан, – проговорила Кэтрин. – Она все еще плачет.

Мартин быстро подошел к дверному проему.

– Джоан, дорогая, – печально сказал он. – Как он?

– Не очень… совсем плох, – ответила Джоан. – Привет, Кэтрин.

– Привет, Джоан, – откликнулась Кэтрин.

– Я