Шрифт:
Закладка:
«Жила как-то старая, старая женщина. Она что-то несла на своей спине. Мальчишки подбежали к ней посмотреть. Старуха несла на спине полную корзину земли. То была строго необходимая земля—та, которую следует иметь в палатке. Танцоры должны ступать по песчаной земле. Старуха держала в руке копалку. Она повернулась к югу и вытянула губу. Это было подобно поцелую, и она стала петь:
Мы внесли землю,
Теперь пришла пора играть.
Как я ни стара, мне по-прежнему хочется играть. То было начало Пляски Солнца».
К тому времени я вновь весь ушел в книгу, полностью захваченный процессом повествования. Я спроецировал себя— вообразил себя—вне этой комнаты и вне времени. Я был там, вместе с Ко-сан, июльским днем в Оклахоме. Мы беззаботно смеялись, я чувствовал себя так, словно знал ее всю свою жизнь—и всю ее жизнь. Мне не хотелось расставаться с ней. Но .я уже подошел к концу. Почти нехотя я дописал последние фразы:
«То было—все это и еще большее — поиском, странствием на пути к Горе Дождей. Возможно, Ко-сан уже мертва. Я думаю, временами в тишине вечеров она, должно быть, грезила в раздумье о том, кто же она такая. Становилась ли она в своих мечтах той носительницей священной земли, той старейшей, быть может, которая, несмотря на свой возраст, все же сохраняла радость игры? И в воображении временами не наблюдала ли она падучих звезд?»
Какое-то время я сидел, созерцая слова на странице, пытаясь совладать с пустотой, поднимавшейся изнутри. Слова становились нереальными. Я с трудом мог поверить в то, что они имели смысл, что в них было хоть что-нибудь, связанное с каким-либо содержанием. Почти в отчаянии я пробежал глазами последние абзацы, быстро, взад-вперед. Мой взгляд упал на имя Ко-сан. И внезапно мне показалось, что все вдруг сошлось на этом имени. Имя, представилось мне, воплотило всю сложность речи. Внезапно я испытал чувство абсолютного волшебства слов и имен. Ко-сан, произнес я и вымолвил снова, КО-САН.
И тут древняя полуслепая старуха Ко-сан поднялась из речи и выступила передо мной на страницу. Я был в изумлении. И однако, я чувствовал, что все было в порядке вещей—именно так и должно было случиться.
«А я как раз вот только что писал о тебе,—выговорил я, запинаясь.—Я думал, прости, я думал, что ты, наверное... что ты была...»
«Нет,— отвечала она. И усмехнулась, почудилось мне. И продолжала:—Ты хорошо вообразил меня—и вот я здесь. Ты вообразил, что я целиком в мечтах, и так оно и есть. Я и вправду видела падучие звезды».
«Но все это, это воображение,— запротестовал я,— оно существует... существует в моем уме. На самом деле ты не здесь... не здесь, не в этой комнате». Тут я понял, что необыкновенно груб, но не сумел сдержаться. Она как будто поняла это.
«Будь осторожнее с тем, что говоришь, внучек,— отвечала она.—Ты ведь вообразил себе, что я здесь, в этой комнате, не так ли! Это уже кое-чего стоит. Видишь, я существую всем своим бытием в твоем воображении. Конечно, это всего лишь один из видов бытия, но, быть может, лучший из всех. Если меня нет здесь, в этой комнате, то уж наверное, внучек, нет и тебя».
«Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь,— сказал я кротко, почувствовав справедливость упрека.— Скажи мне, бабушка, сколько тебе лет?»
«Не знаю,— отвечала она.— Порой мне кажется, что я—самая старая женщина на земле. Ты знаешь, что кайова вышли в этот мир через полое бревно. Мысленным взором я видела, как они появлялись, один за другим, через отверстие в стволе дерева. Я видела очень ясно, во что они были одеты и как радостно смотрели на окружающий мир. Я, конечно же, была при этом. И конечно же, я разделила древнее странствие кайова от Йеллоустоуна к Южным Равнинам, у реки Биххорн, я видела красные скалы каньона Пало Дуро. Я была вместе с теми, кто* стоял лагерем в горах Вичита, когда падали звезды».
«Тебе действительно очень много лет,— сказал я.—И повидала ты многое».
«Да, воображаю, что так и есть»,— отвечала она. Потоэд медленно повернулась, кивнув мне, и возвратилась назад, в слова, написанные мною. И тут мне представилось, что я остался 6 комнате один.
Я верю, что однажды в жизни человек должен задержаться мыслью на земле своей памяти. Он должен отдаться одному пейзажу из своей жизни, взглянуть на него с возможно большего числа точек зрения, опереться на него. Он должен представить себе, как касается его руками всякое время года, и вслушаться в звуки, что раздаются вокруг. Он должен представить себе создания, живущие там, и все малейшие дуновения ветра. Он должен припомнить сияние луны и все краски рассвета и заката.
Горы Вичита встают из Южных Равнин длинной изломанной грядой? идущей с востока на запад. Горы сложены из красной земли и скал, которые не красного и не синего цвета, а какой-то очень редкой их смеси, какая бывает на перьях некоторых птиц. Они не так высоки и могучи, как горы Дальнего Запада, и по-другому связаны с окружающей местностью. Самих по себе их невозможно представить или представить, что они существуют отдельно от равнин. Если думать о них отвлеченно, они теряют облик гор,. В них прежде всего заметно присутствие большего пейзажа, более совершенного и органичного, чем можно себе вообразить. Одно дело смотреть на эти горы с равнин, и нечто иное—видеть равнину с гор. Я стоял на вершине горы Скотта и осматривал земли, простирающиеся внизу, вдаль от меня по всей окружности горизонта. Ветер всегда плотно охватывает склоны., и
