Кто выступает сказителем? О ком рассказывает сказка? Что такое скрывается во тьме, чтобы воскреснуть в воображаемом бытий? Что позволяет нам фантазировать и повествовать? Что происходит, когда я или кто-либо иной пытается воздействовать властью речи на неведомое?

Вот вопросы, волнующие меня больше всего.

Если за моими словами сегодня скрывается одно абсолютное допущение, вот оно: мы то, чем себя воображаем. Само наше существование состоит в нашем воображении о себе. Прекраснейшее в нашей судьбе—дар вообразить, по крайней мере со всей возможной полнотой, кого-то и нечто, и этим-то мы и становимся. Величайшей трагедией, которая может нас постигнуть, явится жизнь без воображения.

Литература представляет собой записанную речь. Для того чтобы сколько-нибудь серьезно проникнуть в существо речи и литературы, мы должны сначала проникнуть в содержание устной традиции.

Предлагая одно-два определения, которые могут оказаться нам полезными, я хотел бы поставить несколько главных вопросов и дать предварительные ответы.

1. Что такое устная традиция?

Устная традиция—это процесс, при котором мифы, легенды, сказки и народное знание формируются, передаются и сохраняются в речи посредством устного слова в отличие от письменного.. Или же это совокупность подобных вещей.

2. В связи с феноменом устной традиции каковы отношения между искусством и реальностью?

В контексте данных размышлений явление устной традиции предполагает особое понимание искусства и реальности. Искусство, например... включает в себя устное измерение, основанное на таких факторах, как запоминание, интонация, модуляция, точность высказывания, краткость, ритм, темп и драматический эффект. Более того, миф, легенда и народное знание, в нашем понимании этих терминов, пользуются своим собственным и ясно различимым понятием реальности. Мы имеем здесь дело не столько с верностью воссоздаваемой действительности, сколько с реализацией воображаемого переживания.

3. Каким образом мы в состоянии строить речь? Что такое слова?

В нашем аспекте слова являются воспринимаемыми звуками, изобретенными человеком для передачи мыслей и чувств. Каждое слово несет в себе концептуальное содержание, каким бы малым оно ни было, и каждое передает духовные ассоциации. Речь—это средство, с помощью которого слова приходят к оформлению смысла и экспрессии.

4. В чем природа сказительства? Каковы цели и возможности этого действия?

Сказительство по природе своей имеет образный и творческий характер. Это действие, с помощью которого человек борется, стремясь реализовать свою потребность в восхищении, смысле и наслаждении. Одновременно это процесс, в котором человек помещает и сохраняет, себя в контексте идей.

Человек рассказывает историю, чтобы понять собственную жизнь, какой бы она ни была. Возможности сказительства связаны прежде всего с осмыслением человеческого бытия.

5. Какова связь между тем, чем человек является, и тем, что он полагает о себе?

Связь эта в одинаковой мере тонка и сложна. В целом человек достигает наивысшего существования в речи, и в ней одной. Состояние его бытия есть та идея, которую он о себе имеет. Лишь тогда, когда он воплотится в идею и идея эта реализуется в речи, человек в силах овладеть самим собой. В рассматриваемом аспекте это означает, что человек достигает наивысшей реализации собственной сущности в таком искусстве и продукте воображения, как литература—я пользуюсь здесь этим термином в его широчайшем смысле. Такова, конечно, нравственная точка зрения по этому вопросу, но литература и сама по себе—нравственное суждение, и она же—суждение о нравственности.

Вернемся теперь к падающим звездам. Позвольте добавить к этому новый угол зрения—продолжить ' разговор в несколько ином ключе.

В ту зиму 1833 г. кайова стояли лагерем на. Эльм Форк, рукаве Ред-Ривер, к западу от гор Вичита. Предыдущим летом они потерпели жестокое поражение от оседжей,. и Тай-ме, священный фетиш Пляски Солнца, самый могущественный талисман племени, был у них похищен. Никогда прежде, на всем пути цх странствия с севера, за время эволюции еврей степной культуры, не оказывались. кайова столь близки к отчаянию. Утрата Тай-ме стала глубокой психологической травмой. В раннем холоде утра 13 ноября над всей Северной Америкой выпал дождь метеоров. Кайова были разбужены мертвенным светом падающих звезд, вступили в этот призрачный день и ужаснулись.

Год падения метеоров, как'.я уже говорил, вошел в число самых ранних вех в календаре кайова И остался навсегда в памяти народа. Это ноябрьское небо наполнилось символическим значением. С наступлением обычного рассвета начался новый, более мрачный век для' народа кайова; последняя культура из всех развившихся на континенте стала угасать. Через четыре года кайова подписали первый договор с американским правительством; в последующее двадцатилетие четыре сильнейших поветрия оспы и азиатской холеры уничтожили свыше половины племени, и за неполный срок одной человеческой жизни они лишились своих лошадей, а стада бизонов были истреблены и брошены гнить на равнинах.

Видите, что происходит, когда воображение накладывается на историческое событие? Оно становится сказанием, и весь пласт целиком еще больше насыщается значением. Устрашенные кайова, едва успев прийти в себя, на самом деле вообразили, что падучие звезды стали символом их бытия и судьбы» Они стали воспринимать себя в соответствии с этим ужасным воспоминанием. Они приспособили его, воссоздали, оформили в образ самих себя—то есть вообразили его.

Единственно благодаря этому они и смогли вынести все, что случилось с ними потом. Никакое поражение, унижение или страдание не смогли превозмочь их волю выстоять, ибо ничто уже не было бессмысленно. Они могли сказать себе: «Да, все это должно было наступить в свой черед. Порядок мира был сломлен, и это ясно. Даже звезды сорвались с ночного неба».

Способность вообразить себе смысл происходящего—это, возможно, не так уж много, но это было все, чем они обладали, й этого оказалось достаточно, чтобы поддержать их.

Один из любимейших моих писателей, Айзек Диннесен* сказал так: «Все беды можно вынести; если составить из них историю или рассказать такую историю».

Примерно три-четыре года назад я заинтересовался явлением «устной традиции» как понятия, включающего в себя богатое поле долитературного повествовательного искусства внутри туземных культур Северной Америки. В частности, я стал размышлять над тем, каким путем мифы, легенды и всенародное знание восходят к той зрелой фазе экспрессивности, которую мы называем литературой. Ибо и в самом деле я считаю, что литература является конечным продуктом этого эволюционного процесса, а так называемая «устная традиция»' представляет собой преимущественно ступень внутри этого процесса, ступень необходимую и, быть может, в равной мере оригинальную.

Я отправился на поиски традиционного материала, который изначально был бы только устным, завершенным и широко репрезентативным в смысле культурных ценностей. И в этой