Первая часть этого альбома называется «Меня нет», вторая – «Где я?», а третья – «Сад». Первая часть «Меня нет» состоит из этих бесконечных записок. Туда не вошли те записки, которые были написаны непосредственно на двери.

На этой двери встречались даже стихотворные послания. Встречались сообщения о том, что через несколько дней состоится акция «Коллективных действий». Встречались истерические почеркушки рыдающих женщин, которые приходили на взводе в момент самых острых переживаний. Отсутствие в этот миг моего папы в мастерской провоцировало еще более острые переживания, поэтому им требовалось немедленно выплеснуть свои эмоции, а тут вместо папы – дверь. Поэтому эмоции выплескивались прямо на дверь в виде импульсивных посланий. Всё это море посланий перекрывала гигантская надпись, размашистая и очень уверенная, написанная твердой рукой поэта. Через всю дверь тянулись слова: «Был. Не застал. Евтюх». Послание, оставленное уверенной дланью Евгения Александровича Евтушенко.

Дверь была замечательная, но гораздо замечательнее было то, что скрывалось за этой дверью. Стоило этой двери открыться, как человек из вонючего ада попадал в абсолютный рай земной. Невозможно себе даже представить ту степень блаженства, счастья, уюта и невероятного эйфорического подъема, который охватывал меня каждый раз, когда я переступал этот порог. И не только меня. Очень многих людей посещали подобные чувства. Войдя туда, человек первым же делом видел перед собой туалет, который всегда был открыт и представлял собой нечто абсолютно чудовищное. Это был сильно покачнувшийся унитаз древнего вида, который, возможно, когда-то претендовал на нечто вроде белизны, но уже давно утратил это качество, представляя собой внутри нечто глубоко бурое, покрытое непонятной ржавой структурой. Над ним находился искаженный временем бачок с ржавой цепью, с грушей, за которую надо было тянуть, чтобы произошел водоспуск. Всё это сооружение стояло на разбитом кафельном покрытии, где от каждой плитки уцелели только какие-то фрагменты. Всё это вместе составляло глубоко руинированный антикварный ландшафт, словно из глубочайшей древности, из каких-то допомпейских времен, обнаруженный отважными археологами.

Пройдя мимо туалета, пришедший входил в большую комнату, что служила ареной сакраментальных показов работ, которые происходили практически каждый вечер. Вся эта комната, увешанная папиными картинами начала 70-х годов, папиными литографиями еще конца 60-х годов, была при этом обставлена великолепнейшей антикварной мебелью, шедеврами мебельного искусства, которые все были найдены на помойке в соседней подворотне, где нынче красуется (если слово «красуется» в данном случае уместно) мемориальная доска жертвам сталинских репрессий.

В 70-е там располагалась помойка, которая в течение многих лет поставляла в мастерскую моего папы бесценные сокровища. Там обнаруживались действительно невероятные вещи, начиная с кресел французских вельмож до китайских инкрустаций по эбониту с перламутровыми лепестками, изображающих сады мандарина или императора. Там можно было найти книги с гравюрами Доре, шкафы с витражными створками – всё что угодно. Поэтому относились мы к этой помойке с огромным уважением, как к некоторому рогу изобилия. Пройдя подворотню, можно было увидеть маленький особнячок, от которого теперь остался только фасад. Особнячок был всегда загадочно безжизненным. Его окна покрывала патина, многослойная пыль. Напротив гнездился автомобиль послевоенного типа: на таком разъезжает Макс Отто фон Штирлиц в сериале «Семнадцать мгновений весны». Автомобиль находился в состоянии медленного врастания в почву, прорастания травой и постепенного теряния своих стекол и фар. Это была прекрасная, возвышенная медитация – лицезреть, как происходит растворение этого объекта в среде. Я до сих пор убежден, что именно так и должно происходить исчезновение объектов: не посредством их грубого устранения с лица земли, а посредством их плавного слияния с биосферой. На всех стадиях своего распада и ржавения этот объект был квинтэссенцией эстетического принципа. Пройдя эту подворотню с помойкой, увидев этот прекрасный автомобиль, бросив взгляд в вечно пыльные полуслепые окна загадочного особнячка, человек проходил в глубину двора и входил в подъезд, над которым в ту пору нависал красивейший козырек с узорными литыми чугунными структурами. После этого наступал вышеописанный трип, связанный с аммиаком, погружением в ад ради обретения рая. Наконец, человек, пришедший туда, выныривал в довольно просторном полуподвальном помещении. Окна мастерской выходили в другой дворик, еще более узкий и более загадочный. Огромное количество голубей ходило там. Сейчас их нет. Они исчезли. Постоянным звуком, наполняющим мастерскую, особенно утром и днем, было гурление, гульканье, струение голубиных звуков, которыми обменивались эти птичьи существа.

Младший инспектор МГ Мария Чуйкова (Лиса), старший инспектор МГ ПП, младший инспектор МГ Виктория Самойлова (Элли), старший инспектор МГ Сергей Ануфриев. Цюрих, 1992 год

Вечерами, еще до того, как в мастерской закипала светская жизнь, эти звуки оказывались заглушенными музыкой. В мастерской находилась превосходная коллекция виниловых пластинок. До того как входили гости, обязательно ставилась какая-нибудь великолепная пластинка, которая сменялась другой, еще более великолепной. В основном это была классическая музыка в самых прекрасных исполнениях. Юдина играла, выйдя из гроба, невероятные сонаты Бетховена. Пел Дискау. Пела Шварцкопф. Играли Иегуди Менухин и Оборин, Ойстрах извлекал какие-то совершенно запредельные душеполосующие звуки из своих струнных инструментов. Горовиц ронял свои сморщенные пальцы, проникая в душу самого Шуберта, в душу жемчужного ручья, увлекая за собой стада стеклянных мамонтов.

Несмотря на волшебство музыки, смешивающейся с гульканьем и курлыканьем голубей за окнами (хотя меня эти звуки забирали и возносили на небеса), я стремился дополнить эти звуки еще одним, внутренним звуком, который звучал внутри моей головы. Это был хруст разгрызаемой сушки с маком. Три звуковых потока: гульканье голубей, классическая музыка и хруст маковых сушек, а также листание страниц бесконечных книг. В большой комнате висели картины, стоял письменный стол, стояли кресла, а затем открывалась укромная комнатка, представлявшая собой проход из большой комнаты в кухню. Эта маленькая проходная комнатка была моим царством. Там с одной стороны обнаруживался шкафчик, на котором стоял виниловый проигрыватель. Именно оттуда, из этой точки, звучала музыка. С другой стороны таинственно мерцал секретер, на котором виднелось несколько затейливых свечей разной формы, которые никогда не зажигались. Разноцветные свечи без огней – в форме шаров, в форме барочных колонн. Одна немецкая свеча являла миру целую картину в духе Шпицвега, изображающую немецкого уютного старичка второй половины XIX века с козырьком над глазами, который из лейки поливает цветы в своей мансарде на черепичных вершинах небольшого германского городка. Там же, в этом проходике, находился обожаемый мной диван, который назывался «Пашкино гнездо». Это был действительно похожий на гнездо диван, потому что он был очень продавлен. Продавлен, но не подавлен. В нем имелась довольно глубокая яма, или некий овражек. В