Шрифт:
Закладка:
— И, пока ты станешь два месяца дразнить смертушку, забарывать зло и преодолевать опасности во мрачном вражеском логове, я буду торчать пугалом в огороде Радагаста и поливать огурцы.
— А ты можешь предложить что-то иное? Не обижайся, но, если уж говорить начистоту, то все это…
— Не моего ума дело? Поэтому лучше бы мне наконец заткнуться, сесть в песочницу и поиграть в деревянных лошадок.
— Все-таки обиделся, Гэдж? Н-да, нелегко с тобой.
— Саруман не жаловался, — буркнул орк. Хотя — увы! — не признать правоту волшебника было трудно: чем по-настоящему разумным и действенным Гэдж мог бы сейчас Гэндальфу подсобить? В предстоящем магу трудном и опасном деле он (как обычно!) стал бы волшебнику не советчиком и не помощником, а лишь никчемной обузой и даже досадной помехой, отрицать это было попросту глупо. Но думы его от этого веселее не становились, грудь теснили какие-то смутные и скверные предчувствия, а на душе царили настоящие бескрайние Болота: все было серо, мерзко, неприглядно и затянуто душным невнятным туманом.
— Не тревожься, дружище. Меня далеко не так просто убить, как ты думаешь. — Гэндальф, кажется, вновь добродушно усмехался, но Гэдж не был в этом уверен: лицо волшебника казалось едва различимым бледным пятном в сгустившемся над рекой вечернем сумраке. — Ладно, — помолчав, негромко добавил маг, — пойду помогу Радагасту с ужином. Не задерживайся долго, уже темнеет. — Он поднялся, ободряюще хлопнул Гэджа по плечу и, прежде чем уйти, вложил орку в ладонь темный камешек речной гальки — маленький, гладкий и круглый, хранящий спокойное уверенное тепло его рук.
29. Каменный Мост
В сумерках прибежал перепуганный Гуртц.
— Шарки! Идем скорее! Теомар взбесился!
— Взбесился? — пробормотал Саруман.
До Каменного Моста оставался один дневной переход — трудный и изнурительный. За прошедшие пару суток отряд резвым, почти безостановочным маршем миновал около двадцати миль: Каграт торопился добраться до места назначения как можно быстрее. «Перейдем через Андуин, — щедро сулил он, — будем целый день лежать лапами кверху!» Шли преимущественно ночью, по вечерней и утренней зорьке — днем, в часы самого яростного полуденного пекла, приходилось делать остановки; к счастью, жажда теперь пленникам не грозила — через долину протекало множество ручьев и речек, струящихся с гор. А вот запасы провианта, не рассчитанные на такой долгий путь, неумолимо подходили к концу: кое-как спасала лишь вяленая рыба, да копченое мясо кабанов, запасенное в Волчьей Пасти, но и этого унылого харча надолго хватить не могло. Суточные пайки пришлось урезать до порций, угрожающе стремящихся к нулю, и измученные пленники, отупевшие от переутомления и недоедания, едва волочили ноги. Орки, голодные, злые и уставшие, зверели с каждым днем, получить пинок, подзатыльник или даже огрести кнутом теперь можно было за малейшую провинность: не так плюнул, не так посмотрел, не туда шагнул. Каграт был мрачен, недовольно ворчал, но парней своих не осаживал — вернее, предпочитал закрывать глаза на все эти незначительные, по его мнению, свары и стычки. «Если я сейчас не дам ребятам возможности выпускать пар по мелочам, они точно кого-нибудь убьют, — сказал он Саруману. — Поэтому заткнись и помалкивай, пока тебя не трогают. А если кто-то посмеет тронуть без моего приказа — я ему сам, лично, сопатку к уху передвину, понял?». И все же обстановка накалялась, пленники смотрели угрюмо, роптали и даже вяло огрызались, недовольство и напряжение сгущались в воздухе, и что-то неминуемо должно было случиться… И оно случилось.
Теомар был унылым долговязым роханцем, хмурым, молчаливым и слегка неуравновешенным, подверженным вспышкам раздражительности, но в целом смирным и покладистым, хоть и несколько — временами — рассеянным. Но сегодня бранчливая перепалка с одним из дозорных кончилась тем, что Теомар схватил подвернувшийся камень и, изрыгая ругань и невразумительные проклятия, бросился крушить всех вокруг — и орков, и собственных сотоварищей, нанося удары направо и налево, не разбирая правых и виноватых. Когда Саруман подошел к месту происшествия, буяна уже скрутили, и он, наспех связанный, лежал на земле лицом вниз, носом в пучок травы. Он постанывал и что-то бессвязно бормотал, подрагивая всем телом и порой всхлипывая — жалко, длинно и с каким-то глухим утробным бульканьем, точно захлебываясь.
— У-у, гнида полоумная… — Ухтанг, которому досталось больше всех, пнул безумца сапогом в бок. — Набросился, как бешеный, только что пена изо рта не текла! Чуть голову мне булыжником не проломил, с-сукин сын…
— А, Шарки! — Каграт как будто воспринял появление лекаря с облегчением. — Леший! Мало нам было тарков на загривке, теперь еще этот тощий дрын съехал с нарезки, чтоб его!.. Он ведь рехнулся, правда?
— Всё может быть, — вполголоса отозвался Саруман. Он внимательно смотрел на Теомара: в том, что рассудок роханца, и без того не отличавшийся особенной крепостью, не выдержал испытаний последних дней, в общем-то, ничего удивительного не было, и всё же… Интересно, что послужило решительным толчком к подобному буйному помешательству? Физическое истощение? Отчаяние? Страх?
Он склонился к роханцу и положил ладонь на его покрытый испариной бледный лоб.
— Что стряслось, друг мой? — негромко спросил он. Теомар приоткрыл рот, облизнул сероватым языком пересохшие губы; глаза его, бездумные, безучастные и тускло поблескивающие, смотрели куда-то сквозь мага, словно не замечая его. Он казался равнодушным ко всему, вялым, даже сонным, пробурчал в ответ нечто невнятное — и вдруг, совершенно неожиданно, вздрогнул всем телом и разразился путаной бранью, злобной и какой-то бессмысленно-враждебной, как лай закусанного блохами цепного пса. Вид у него был нездоровый: черты лица как-то неуловимо погрубели и исказились, шея опухла, ноздри покраснели, кожа приняла восковой оттенок, глаза казались странно, по-рачьи выпученными, вылезшими из орбит. Кожа рук была сухая, шершавая, пальцы немного утолщены к концам, пульс прощупывался частый и неровный… Шарки чуть помедлил.
— Ноги.
— Что?
— Мне нужно взглянуть на его голени.
Кто-то из орков стащил с Теомара разбитые сапоги. Обнажились ноги безумца: отекшие, покрытые красными пятнами припухлой, грубой, словно бы утолщившейся кожи; после щипка на ней не осталось ни ямки, ни складки, ни малейшего следа. Что ж… бессвязность речи, суматошный пульс, приступы раздражительности, глаза слегка навыкате, отёк на ногах, который вовсе не отёк… Картина в целом была ясна.
Саруман молча поднялся и отошел в сторону. Каграт немедленно подался следом за ним.
— Ну и? Что скажешь? — рыкнул вожак. Орк, наверно, и самому себе не признался бы, какое большое значение он стал придавать мнению и советам старого пенька Шарки.
— Что ты
