женщину. Дурочка влюбилась в герцога Алларэ. Ему было семнадцать, он упивался поклонением дам и господ столицы. Ирма... для него она была лишь некрасивой навязчивой девицей. Он публично оскорбил ее и отверг. Другая бы поревела и утешилась, но сестренка... - Скоринг повернул голову в сторону. Тяжелый правильный профиль - впору на монету, и такой же неподвижный. Голос и выражение лица слишком уж расходились между собой. - Она покончила с собой. Я тогда был на Западном фронте. Отец запретил мне мстить, сказав, что это запятнает честь семьи. Для всех Ирма просто утонула, несчастный случай.

- Но вы еще и приказали пытать его!

- Я делал это сам. Мне нужна была исповедь...

- Герцог Гоэллон не простит вам смерти Мио, - вздохнула Кларисса.

- Я знаю, - пожал плечами Скоринг. - Знаю, но не жалею об этом. Моей сестре было далеко до герцогини Алларэ, но разве любить можно только золотых девочек?

Кларисса замолчала, поплотнее закутав плечи накидкой. Поблизости от герцога-регента вдруг стало холодно, невзирая на всю духоту зимнего сада.

- Спрашивайте, госпожа моя, дальше. У вас ведь много вопросов.

- Не сейчас, - покачала головой Кларисса. - Мне нужно обдумать услышанное.

- Думайте, сколько сочтете нужным. Поверьте только, что вам я не лгал.

- Что у вас за кольчуга?

Герцог Скоринг резко рванул вверх рубаху. Кожу обливало тонкое стекло, совершенно прозрачное. Блики подчеркивали рисунок мышц.

- Я знаю, откуда это... - шепотом сказала госпожа Эйма.

- Разумеется, знаете. Ученица старухи Алларэ не может не знать.

- Об этом я тоже могу рассказать? - она шутила, но уже решила для себя, что не станет ни о чем подобном говорить Реми. Слишком многое нужно узнать, проверить, свести концы с концами. Если Скоринг солгал...

- Конечно. Алларэ попросту не поймет, а герцог Гоэллон едва ли не догадывается сам. Я дал ему вполне недвусмысленный знак. Он даже верно меня понял.

- Урриан... я никак не могу понять, чего вы хотите! - Кларисса шагнула вперед и осторожно прикоснулась к тому, что герцог Скоринг назвал кольчугой. Теплое стекло, гибкое и очень прочное, наверное. Острие стилета не оставило на нем даже царапины, а ведь она била сильно.

- Я могу и рассказать вам. - "Можешь, конечно. Только я сначала должна понять, насколько можно тебе верить. Есть ли в твоих словах хоть толика правды, или все это игра, где я - вожу, у меня глаза завязаны платком, а ты прячешься, ускользаешь, обманываешь...".

- Вы сказали, что не лгали мне. А кому лгали?

- Всем, - усмехнулся регент, поправляя воротник. Рубин в герцогском перстне отбросил алый блик. "Не знаю лжи!" - вспомнила Кларисса девиз рода Скорингов. - Отцу, королю, Араону, этому... горе-засланцу герцога Гоэллона, бастарду, "заветникам"...

- Ну и как я могу верить, что мне вы не лжете? - топнула ногой женщина; хрустнул под ногой сырой гравий. Скоринг развел руками - устало, равнодушно.

- Не вижу способа вас в этом убедить. Идите, госпожа моя, вам нужно отдохнуть. Я всегда буду рад вас видеть.

- Один монах пригласил к себе в гости другого. Ночь была студеная, и приглашенный замерз до полусмерти под дверью. Наконец постучал он в дверь кельи, и спросил: "Брат, разве не сам ты пригласил меня?". Тебя, ответил монах, но не твою гордыню...

"Послушник Эрин" расхохотался так, что его могли услышать на всем этаже, плюхнулся на лавку и улегся затылком на колени брата Жана. Веревку, стягивавшую волосы на затылке, он опять где-то потерял, так что перед старшим воспитателем оказалось создание, мало гармонировавшее с суровой обстановкой кельи послушника. Не то хорошенькая девица с пышными бледно-золотыми волосами вокруг прелестного лица, не то вестник Сотворивших, решивший вдруг поваляться на лавке. На коленях у брата, которому вменялось в обязанности призывать его к порядку.

В любом случае ясно делалось, за что Элграса уже назвали "нестроением ходячим".

- Притча, конечно, содержит в себе шутку. Но... - брат Жан поколебался, - ржать над ней не подобает, ибо вы не конь, а юноша. Также не подобает и принимать чересчур вольные позы, дабы не смущать братию.

В широко распахнутых глазах мелькнула слишком уж взрослая, понимающая насмешка - но еще по-детски безжалостная. Вместо того, чтобы встать, послушник повернулся набок, поймал ладонь Жана и опустил себе на щеку.

- Вы-то не смутитесь. А мне здесь... одиноко.

Понять подростка было несложно. У Жана было двое старших братьев и сестра, все дети держались вместе, постоянно возились, почти каждую ночь спали в одной постели. Об одиночестве и мечтать не приходилось - не было такого повода, да и слова такого не было. Оказавшись в монастыре, он словно ухнулся с разбегу в прорубь: обжигающий холод обращения, границы уставов, стены, двери... и пусть даже почти всегда холодная пустая тишина была желанной - после часов тяжелых занятий, после работ по хозяйству, - все же Жану тогда недоставало человека, которому вот так, запросто, можно положить голову на колени.

- Хорошо, пусть так. Но больше не пугайте остальных.

- Ладно... Его высокопреосвященство еще не вернулся?

- Вернулся. Но подумайте, может ли он слишком часто приглашать вас к себе. Сколько в Тиаринской обители послушников?

- Шестьдесят два.

- Именно. И обычно они вообще не видят архиепископа. Разве что издалека. А если некий сеорийский мальчик зачастит к его высокопреосвященству, то что подумают остальные?

- Что это его сын?

Брат Жан слегка шлепнул мальчишку по губам. Элграс обиженно надулся, сел и по-жеребячьи тряхнул головой.

- Следующий раз вы седмицу проведете в подвале за подобные речи.

- Я же пошутил...

- Это была дурная шутка, - отрезал монах.

Старший воспитатель встал и прошелся по келье. Никаких поблажек послушнику Эрину не сделали, разумеется. Вся обстановка состояла из широкой деревянной лавки с тонким шерстяным одеялом, табурета и стола с подсвечником и кувшином для воды. В углу у двери был вбит крюк. Больше - ничего; беленые стены, усыпанный осокой пол. Однако ж, принц и здесь ухитрился навести свой порядок: стол подтащил к лавке так, что мог класть на него книгу