Принц получил от короля приказ в тот же день оставить столицу, выбрав своим местопребыванием на этот год какой-нибудь отдаленный город. Этим изгнанием он был обязан своему камергеру. Изгнание! Барон фон Шлеве пересилил принца: этот негодяй имел теперь бо́льшую силу при дворе, чем принц.

И нельзя было ни противоречить, ни даже спросить о причине наказания – оно должно было быть исполнено без замедления и возражений.

Между тем столичные газеты сообщили, что принц Вольдемар ввиду расстроенного здоровья уезжает на юг.

Вальтер и на этот раз был ниспослан небом, чтобы спасти Маргариту. Подобно ангелу-хранителю защищавший всегда несчастную, чуждый всяких эгоистических побуждений, он любил ее с детства, как любят цветок или звезду, не имея ни малейшей надежды обладать ею когда-либо, зная одно лишь наслаждение – защищать любимое существо и радоваться, глядя на ее счастье. Признавая его достоинства, принц позволил ему жить в той части замка, где располагалась комната Маргариты, и вот случилось так, что он нашел ее лежащей без чувств на ковре.

Вальтер остановился в ужасе. Не зная, что произошло между Маргаритой и принцем, он подумал, что несчастная в отчаянии наложила на себя руки. Однако он быстро опомнился, перенес ее на диван и, позвав служанку, кинулся за доктором.

Когда вечером стало известно, что принц изгнан из города, и Маргарита уже настолько оправилась, что могла с помощью Вальтера оставить замок, он увел ее от угрожавшей опасности.

– Лучше страдать ох бедности, чем остаться беспомощной во власти страшных людей, посягнувших на твою жизнь, – сказал он. – Не унывай, я с радостью буду работать, чтобы ты жила спокойно. Но я вижу, рана твоя болит, хотя ты и стараешься это скрыть!

– Не беспокойся, Вальтер, я чувствую только слабость.

– Куда бы только нам пойти, – сказал Вальтер. – Я не знаю здесь ни души! Впрочем, постой, здесь, кажется, живет моя дальняя родственница, я сведу тебя к ней, она приютит тебя. Хотя я долго не бывал в ее доме – уж очень странным казался мне ее муж, – но она не откажет мне. Кроме них, я не знаю никого, кому бы мог доверить тебя.

– Куда ты ни отведешь меня, мне везде будет хорошо, милый Вальтер, – отвечала бледная, обессиленная потерей крови молодая женщина.

– Эренберги – славные люди, особенно жена, и ей-то я и поручу тебя. У нее две дочери, старшая твоих лет; они будут заботиться о тебе и беречь тебя.

И Вальтер повел Маргариту в дом столяра Эренберга. Если Эренберг действительно часто пил, как тогда казалось Вальтеру, то все же он очень надеялся, что жена его примет Маргариту, если он потихоньку от мужа заплатит ей за это.

Наконец они дошли до дома, где прежде красовалась вывеска столяра Эренберга; теперь ее не оказалось. Вальтер вошел в дом и спросил Эренберга.

– Наверное, вы говорите о столяре, который охотнее пьет, чем работает? – спросила старая женщина. – Он уже более года не живет здесь. Идите дальше в общественный дом, он снимает там комнату с женой и детьми.

– В общественный дом! – воскликнул Вальтер. – Боже, как я поведу тебя туда, Маргарита!

– Я не в силах идти дальше, сведи меня туда. Может, его жена сжалится над нами, – отвечала Маргарита слабым голосом.

– В этих домах живут бедные, но не злые люди. Во всех случаях, они лучше тех знатных и богатых, что преследуют тебя. – И Вальтер направился с Маргаритой через населенные рабочими и бедняками улицы к ряду домиков, походивших на старые казармы. Длинные трехэтажные здания были окрашены в грязно-серый цвет.

В многочисленные окна виднелись обитатели дома, преимущественно старые мужчины и женщины. Внизу убогость этих окон несколько скрашивали растущие возле домов деревья, а иногда белые гардины. Выше окна были меньше, тусклее и ясно свидетельствовали о том, что они защищают от непогоды и пропускают свет в весьма непрезентабельные жилища.

В этих скученных домах, занимавших половину улицы, жили по большей части обедневшие семейства, которые снимали здесь по одной комнате, а нередко даже делили эту комнату пополам с другими, отмечая мелом границу каждого владения. Самые просторные комнаты занимали иногда и по четыре жильца, и каждый строго очерчивал свою часть мелом по стене и полу. При распрях появлялся так называемый отец семейства, не особенно церемонно обращавшийся с жильцами, и потому скоро восстанавливались порядок и тишина. Эти общественные дома, приносившие, впрочем, весьма значительный доход, так как плата с жильцов взималась с неумолимой строгостью, принадлежали старой слабоумной вдове, наследники которой зорко следили за тем, как управляются дома.

Поднимемся вместе с Вальтером и Маргаритой на несколько ступеней лестницы. Узкие, темные сени имели весьма непривлекательный вид. Когда-то белые стены от мокрого платья приняли грязный серый цвет. Пол был шероховатым и неровным. По обе стороны сеней располагались двери, в которые можно было видеть самые странные фигуры. Здесь – коренастая женщина с черным от грязи лицом, там – несколько почти нагих детей, напротив – худощавый мужчина с чугунным горшком, дальше – группа женщин с такой ужасной внешностью, что название прекрасного пола, обращенное к ним, превращалось в злую иронию. Они стояли возле крутой грязной лестницы со щербатыми стертыми ступенями. Вальтер спросил женщину с черным лицом о семействе Эренберга.

– Эренберг? – переспросила старуха густым басом, приблизившись к Вальтеру. – Поднимитесь сперва на лестницу, потом направо, потом налево, затем еще на лестницу и, наконец, прямо. А вообще-то я не знаю наверно, в каком номере живут Эренберга. Но вот идет Густа, она проводит вас.

Вальтер обернулся к двери, где показалась высокая тонкая девушка. Ее лицо с ввалившимися щеками поражало своей желтизной.

– Густа, – закричала старуха. – Густа Эренберг!

– Ах, фрау Мюллер, я не могу найти доктора! – жалобно проговорила девушка.

– Еще бы! Когда их зовут в бедное семейство, у них один ответ: нет дома! Ну, что матушка?

– Ей очень плохо.

– Как? Вы Августа Эренберг? – удивился Вальтер.

– Да, а вы меня знаете?

– Ваша матушка больна?

– У нее тиф.

– И у вас тоже болезненный вид.

– Да вот уже неделя, как я не смыкаю глаз, – отвечала девушка.

– И есть-то много не приходится; старик пропивает последние гроши, особенно теперь, когда жена не может держать его в руках. С ним сущее горе – вчера он свалился с лестницы.

– Ах, фрау Мюллер, ведь ступени там поломаны, – поспешно проговорила девушка, желая заступиться за отца.

– Вот тут спрашивают о вас, Густа, – вспомнила старуха.

– А вы