не понимаешь сама, как хватало сил и душевных и телесных все пережить. Войну мы познали только именно за эти 8 месяцев. Фронт проходил от нас так близко, что окопная дуэль была слышна и день и ночь, тогда такой грохот, что рамы и двери ходуном ходили. Эта близость фронта в течение 8 месяцев была ужасна во всех смыслах. Провинции Zuid-Holland, Nord-Holland[133] и Utrecht были самые голодные к тому же. И потом эти несчастные беженцы, перегоняемые как скот. Я писала уже тебе, что через Shalkwijk их прогнали 20 000 человек, у меня стояло 38 человек, из них 10 детей. Все в чесотке, вшах, болячках, женщины (2) от ходьбы «выкинули», а у одного мальчика больного желудком, открылось кровоизлияние, это из моих только постряльцев. Т. к. им давалось иногда 10 минут на сборы (никакой спешки не было, все зависело от личности, которая приказывала), то эвакуация их захватила врасплох в полном смысле. Были случаи родов на пароме, умирали прямо в пути. Мертворожденных детей выкидывали в снег. А доктор предполагает, что даже и немертворожденных. Ужас был неописуемый. Последние мои 2 эвакуированных, оставили нас только при затоплении, т. к. у нас просто некуда было идти. Мы сами жили у одного мужика, пятеро разнополых в одной большой комнате 4 недели. Ну, прошло.

[На полях: ] Не знаю, кажется нельзя писать больше одного листа, — кончаю. Ванюша, как «Пути Небесные»? Мой сейф сохранился, значит, и письма твои целы. 30-го мая у меня почка за весь год впервые «пошалила», но очень мало. Да и чудо бы было.

Сырища в доме невообразимая. Подумай: в кухне до живота вода дошла, а земля стояла 2 метра под водой. Все, все погибло. А если бы ты знал, с каким трудом сеяли! — Только чудом лошаденок спасли. Но какие клячи стали. Из уцелевших 13 коров надо 7 отдать тем, у кого еще хуже. Не думаю, чтобы возместили убытки — нужды уж слишком здесь много.

Обнимаю тебя, мой родной Ванюша. Твоя Оля

Посылаю цветочки с поцелуем.

91

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

26. VI.45

Дорогая моя Олюша-страдалица, золотое сердечко! Наконец, разрешено писать в Голландию. Сегодня твое, от 16.VI. С милыми — какие же они чистые! — полевыми скромнушками (и жасмин за полевой считаю!). Поцеловал не раз. И в них — твой образ. Получил твое письмо из Anvers, открытку из Schalkwijk’a417. Это, сегодня, 3-ье. Тебе послал 12.VI418 — как только получил из Anvers — письмо и открытку — на Anvers, не зная, что можно прямо на Pays-Bas. Радость-свет осияла меня: ты есть! Хотя на сердце было не-тревожное, — только томился неизвестностью, тебя лишенный. О, это было почти непереносимо, до немого вскрика. Утратить тебя — родную душу, свет мой живоносный, — было бы так неправосудно! так жестоко!! — Еще в сентябре 44 вспыхнула надежда (наступление англичан!)419 — вот, освободят район, где ты… — и — тщетно: еще надо было ждать во-семь месяцев. Ото всего тяжкого и болезненного спасала вера в тебя, работа. Да, II кн. «Путей Небесных» завершена, — она страниц на 80 больше I-ой. Но надо III, м. б. и IV. Эта, II-ая, была очень трудная. — Что было страшного? Да _в_с_е… стоит ли ворошить! Можно было ждать _в_с_е_г_о. Это было чудо, что уцелел Париж. У немцев был м. б. адский план. Многое было минировано420. Словом — Чудо Парижа. Как, в нашем, — Чудо России. Есть, есть чудеса! Оставим благоговейно — касаться сего, уяснять. И над тобой было — Чудо. Ясно. Ибо возможно было _в_с_е. Не место здесь писать о многом. Этого не упишешь: можно лишь о сем говорить сердцем к сердцу. Лишения… — ну, были. Да что — материальные лишения! Ну, не будем о страшном, о непостигаемом звере в людях. В _т_а_к_о_г_о_ зверя я не верил. Чище о человеке думал. Мы еще и не постигаем, чему — свидетели. Не подходят мерки привычные. М. б. зреет для Мира — проявление Божества: откровение. Ибо бессильно человечество найти верную дорогу. На мою оценку, ровно ничего не распутано. Я тщетно ищу намеков на провидчески-углубленное отношение к сущему, — и — в текущей печати — не слышу звука. Где властный призыв к нравственному очищению?! к следованию вечным _З_а_к_о_н_а_м? Без сего — строить на песке. Для меня всегда было ясно, что национал-социализм, безбожный, — провал, рано ли, поздно ли. Это — посадка дерева без корней. Несколько дней оно простоит, будто и живое. Для итога в делах человеческого строительства жизни — сроки — в десятилетия, больше. Что б там ни было в видимости, для меня пока одно неколебимо: _с_в_е_т_ с Востока, или его не будет. Помню, писал я тебе года 2 тому: (в 1943?) «Россия вступает в стадию своего мирового прославления… не знаю только: путем ли Голгофы или в государственно-политическом смысле?» Да. Она ныне — на виду. Позиция занята. Ее глас не может быть не услышан, это — _н_о_в_о_е_ Слово — миру. Скажет ли? И — _ч_т_о?! «Да будет воля Твоя»!421 — О себе писал, болел месяца 3, глубокий бронхит. Ослабел. И все-таки писал. Иначе — погиб бы от тоски неизбывной. Заметил в себе некую перемену: стал терпимей к людям, м. б. и благостней. Стараюсь никого не винить, не питать дурного чувства к кому бы то ни было: все поражены _б_о_л_е_з_н_ь_ю, все — во грехе. Стараюсь _д_е_л_а_т_ь, но куда же мне до тебя! Ты — мне — идеальное мерило. Вся ты. Чудесное творение Господне. — Особых лишений не испытал, а о нехватках что говорить. Но страшных ожиданий было густо. Давило. Находил смягчение в молитве. — Напиши, неужели и сад погиб? навсегда? Морской водой залило? Какие меры приняты? Какое счастье, что твой сейф цел, и письма, и копии рукописей, да? Видишь: это — _н_а_д_о, для чего-то. Скажи, неужели тебе теперь предстоит нужда? Оля, я тебе тогда последнее отдам, что у меня найдется. Правда, _т_е_п_е_р_ь, — когда еще нет речи о продаже авторских прав, — у меня совсем немного, да и то — не здесь. Юле трудно, ее нет в Париже. Ив уцелел, девочка — прелестна! Напиши о судьбе животных, птиц, — меня всегда интересует _ж_и_в_о_е. Твоя грудь как? Как с глотаньем? Все напиши. Что — с доктором-хирургом? Были вести по газетам, что в Голландии много расстрелянных (забастовка железнодорожников) немцами. Как ты питаешься? 9 июня — весь был с тобой. Я уже писал о французском и швейцарском издании «Путей» (к