Шрифт:
Закладка:
Я был экскурсоводом по Монреалю. После окончания акции молодожены планировали вылететь на пляжный отдых на Багамы, но до рейса у них оставался свободный день, в течение которого они решили совершить частную экскурсию по одному из самых старинных и красивых городов Северной Америки. Я прибыл в полдень, как планировалось, но у непредсказуемой японской художницы в тот день не было настроения выходить куда-то. В конце концов после часа ожидания мне сообщили, что Джон готов пойти на экскурсию один, но лишь на пару часов и при условии, что в его отсутствие в их номер не зайдет ни одна живая душа, включая обслуживание номеров. Он тогда до такой степени безумно любил супругу, что боялся оставить ее наедине с кем угодно даже на минуту: она из-за этого присутствовала рядом с Джоном в студии все время записи последнего альбома Beatles (к огромному неудовольствию его коллег по группе, которые из принципа тоже стали приходить в студию со своими женами или просто друзьями).
Когда Джон появился в холле отеля, ни я, ни присутствующие сразу даже не узнали его. На нем была огромная шляпа, надвинутая на лоб; массивных солнцезащитные, а не круглые прозрачные очки сильно меняли его лицо. Несмотря на теплую погоду, на нем был плотный длинный плащ. Все это для того, чтобы одну из главных в мире знаменитостей как можно реже узнавали прохожие на улице. На всякий случай городские власти также выделили двух полицейских, переодетых в штатское, которые на приличном расстоянии все время нашей прогулки неотступно следовали за нами, хотя Джон, кажется, так этого и не заметил.
Мы с ним обошли старинный французский центр города и даже пропустили по стопке лучшего канадского виски в уютном стильном баре начала XIX века, где мог бы выпивать сам Наполеон, если бы посетил свои канадские владения того времени. В два знаменитых собора в центре Монреаля мы заглянули лишь на пару минут: Джон не был религиозен, скорее наоборот – подтрунивал над верующими, а церкви не любил с его ливерпульского детства. А вот размеренный пеший подъем на Мон-Руяль, исторический холм, с вершины которого открывались восхитительные виды природы, парков и центра Монреаля, англичанину пришелся по душе. Светило солнце, воздух был невероятно чистым. Людей вокруг почти не было, и Джон снял плащ и понес его в руках. Наконец он разговорился. Но задавал вопросы я.
– Мистер Леннон, вы могли бы жить где-то еще, кроме Англии?
– Разумеется. Мы не раз гастролировали по Америке, и мне безумно нравится Нью-Йорк. Красивый город, внешне чем-то схож с вашим Монреалем, но в сто раз более обширный, оживленный, яркий, современный. Настоящая столица мира нашего времени.
Спустя одиннадцать лет жизнь Джона трагически оборвется именно в Нью-Йорке… Мне очень захотелось отговорить его от переезда туда, но я не мог изменять ход истории.
– Почему вы выражаете себя именно в музыке? Ведь в детстве вам больше всего хотелось рисовать.
Мой спутник посмотрел на меня с удивлением.
– Журналисты задали мне миллион вопросов, а этот слышу впервые. Потому что я неплохо рисую, но великого таланта к живописи у меня нет. А на меньшее, чем перевернуть весь этот долбаный мир вверх тормашками, я не был согласен ни в детстве, ни тем более сейчас.
– Понимаю. Все же, говоря между нами, начистоту: бороться за мир в постели – разве это не наивно?
Джон кинул на меня острый взгляд, но затем, успокаиваясь, погладил себя по бороде, которая в то время была у него довольно пышной (но уже вскоре он сбреет ее навсегда).
– Нет, это что угодно, но только не наивно. Поймите, ни один человек, даже такой известный, как я, не может разом изменить мир. Но я, как и каждый человек, могу сделать шаг в правильном направлении. Если такой же маленький шаг по моему примеру сделают миллиарды других людей, живущих на нашей планете, то любые войны на ней прекратятся раз и навсегда. Я сам в молодости вел себя не слишком хорошо: часто дрался, все время высмеивал окружающих, словами, шутками, рисунками доводя их до белого каления. Никогда из тех поступков ничего хорошего не выходило. Повзрослев, я осознал, что ни один конфликт в мире нельзя решать дракой, любой формой насилия и уж тем более войной. Сейчас все говорят о Вьетнаме. Представьте, что все солдаты американской армии сегодня отказались бы воевать дальше, убивать вьетнамцев, независимо от того, откуда эти люди – с дружественного нам юга Вьетнама или враждебного севера. Если такое решение примет один военнослужащий, или сто, или даже тысяча, то командование, безусловно, с этим справится. Объявит их предателями, дезертирами, отправит в карцер или даже в тюрьму. Но представьте, что так поступили почти все солдаты! Правительству и генералам тогда ничего не останется делать – только остановить войну, кровопролитие и отправить армию домой.
– И вы всерьез рассчитываете, что своей акцией добьетесь чего-то подобного?
– Разумеется, нет. Я человек психованный, но не сумасшедший. За одну неделю мир не изменить. Я хочу лишь, чтобы требование мира во всем мире стало одной из популярных, актуальных идей на повестке дня. Когда мы смотрим телевизор, сколько раз нам успевают показать рекламу мыла или йогурта? Десятки раз. А почему мы никогда не видим по телику рекламу мира? Просто показывайте один раз в час по всем программам призыв к миру, терпимости, человеческому диалогу в любых конфликтах вместо войны и насилия. Неужели это так сложно?
Мы притормозили, чтобы отдышаться. Подъем был нетрудным, почти пологим, но одновременно говорить и идти вверх для Джона, несмотря на его молодость, было непросто. Злоупотребление алкоголем, курением и даже, возможно, чем-то еще более серьезным, сказывалось на его физической форме. Я переменил тему:
– С какой целью вы сочиняете ваши великие песни? Ради славы, популярности, денег, чего-то еще?
– Подростками все рок-музыканты начинают писать песни и выступать лишь ради того, чтобы привлечь внимание девушек. Сами понимаете, как сильно в восемнадцать лет бьет в мозг тестостерон. Потом начинается соревнование с другими группами. Тебе плохо, ты не находишь себе места, пока не придумаешь
