Он кашлянул и умолк. Повисла пауза, наконец кто-то не выдержал:

– Классно ты втопил! Теперь нам, блин, вообще не страшно!

Раздевалка взорвалась от гогота, Амат тоже засмеялся, и внутри его что-то как будто лопнуло, и сразу полегчало. Что-то такое, давно засевшее там и никак не дававшее покоя. И он заговорил, не зная толком, чем закончит:

– Я… в общем, я читал об одной фигуристке. Не помню имя. Короче, она выступала на чемпионате мира, все ее очень любили. В общем, ее тренер сказал убрать из первой программы все сложные трюки, а оставить только самые простые, но выполнить их безупречно. Тогда она якобы сможет победить. Короче, она вышла на лед и… все просрала. Падала там, где никогда не падала раньше. Вообще ничего не смогла выполнить. Когда закончила, ей выставили самый низкий балл. Это было худшее мгновение в ее жизни. Она пошла в раздевалку, села там и сидела, совсем одна, и думала, наверное… «да катись оно все к черту» типа? А потом вышла на лед со следующим номером и показала все самые сложные трюки, такое, что вообще никто не умеет. И поднялась с последнего места до бронзы. Понимаете? Потому что… ну… не знаю, что я вообще хотел этим сказать, я правда не умею толкать речи…

Все молчали, ожидая какого-то вывода. Но вывода у Амата не было. Все равно что прочел доклад в школе и понял, что задавали-то совсем другое. Амат готов был сквозь землю провалиться, но тут парень рядом с ним сказал:

– Я тоже читал про нее. Про фигуристку эту. Кажется, она потом говорила, что не любит простые программы, потому что у нее остается возможность думать во время их исполнения. И это ей мешает. А сложные вещи, когда она чувствует вызов и забывает обо всем, получаются у нее лучше.

А кто-то другой воскликнул:

– Мать всегда говорила, когда я был маленький и ныл, что нам предстоит играть со слишком сильными соперниками: «На льду ДОЛЖНО быть трудно!»

Кто-то громко засмеялся:

– И моя тоже! Типичная поговорка бьорнстадских мамаш!

Амат сел, он тоже засмеялся, потом зашнуровал коньки и встал, не думая, что будет дальше. И тогда все тоже встали. Он пошел по коридору, и они последовали за ним, и миг, когда они вырвались на лед, каждый юниор за его спиной запомнит на всю жизнь и всю свою жизнь будет хвастать: это был День, когда они играли с Аматом.

На лавке в раздевалке осталось лежать его споротое имя, чтобы все знали: сегодня он играет не за себя.

Не сказать чтобы основная команда «Бьорнстад-Хоккея» когда-нибудь состояла из церковных служек, и все же давненько они так не матерились во время тренировки. Они обливались по́том и кровью, пытаясь хотя бы просто поспеть за происходящим. В каждой смене каждый юниор превосходил сам себя, они бились насмерть ради Амата, и сам он, казалось, тоже был повсюду. Может, он и растолстел и двигался медленнее, чем раньше, но все равно ни один игрок основной команды не мог его догнать. Поэтому им оставалось только одно: бить его, сшибать с ног и прижимать к борту. Несколько раз его так грязно поколотили, что он плашмя полетел на лед, но когда Бубу поглядел на Цаккель, мол, не дать ли свисток, та только покачала головой. Она хотела разозлить Амата, узнать, что он будет делать со своей яростью. Раз или два он чуть не сорвался, казалось, вот-вот начнет размахивать руками, однако вовремя с собой совладал, несмотря на смех игроков из основной команды. Кто-то размахнулся, чтобы ударить его клюшкой по спине, но он успел среагировать и увернуться, вывернуться, отобрать шайбу и обойти двух противников с бешенством, которого не видели на этой площадке с тех пор, как он зажигал тут прошлой зимой. На этот раз свитер плотнее обтягивал живот, но чем дольше шла игра, тем больше он походил на того, прежнего Амата. Которого никому не остановить. Забить с десяток голов ему мешало только то, что Цаккель последовательно сталкивала его с Александром, который, может, передвигался и медленнее, зато играл куда умнее. Что бы Амат ни придумал, Александр всякий раз успевал выставить клюшку и в последнюю секунду отбить шайбу. В конце концов они играли практически вдвоем, носились по площадке, как тени друг друга, несколько раз в перерыве Александр стоял, тяжело дыша, упершись руками в колени, а Амат как минимум дважды блевал за бортик. Это был офигенный матч, и Бубу искренне сочувствовал всем, кто его не видел. Юниоры забили четыре гола, и три из них были на счету Амата. Александр забил только два, но всего основная команда забила шесть и выиграла матч. Но это было неважно. Когда Бубу под конец дал свисток, основная команда осталась на льду и зааплодировала юниорам. Это длилось считаные секунды, просто несколько быстрых ударов клюшками по льду, но для подростков ничего важнее быть не могло.

Потом они собрались в своих раздевалках, но Амат не смог даже доползти до своего места и рухнул прямо в коридоре. Александр проходил мимо него последним, остановился ненадолго, коснулся клюшкой его конька и сказал:

– Поиграем, как придешь в форму.

Амат улыбнулся:

– Ага.

Обоим просто немного не хватало мотивации. Цаккель не дура. Александр прошел в раздевалку основной команды, а Амат с трудом поднялся и заковылял к юниорам. За спиной у него кто-то громко заржал, но Амат даже не оборачиваясь узнал этот голос.

– Заткнись, Бубу, я знаю, что хромаю, как старая бабка…

– Я даже ничего не сказал!

– Нет, но я знаю, что собирался, поэтому сразу тебе отвечаю: заткнись! И не прикасайся ко мне, у меня и так все болит…

Бубу снова заржал и безжалостно обхватил его своими ручищами.

– Я же говорил! Люпины!

– Спасибо, приятель, – простонал Амат.

Последнее время эта мысль нечасто приходила ему в голову, однако в ту минуту он подумал о том, что люди в своем большинстве вообще не меняются, но есть те, кто меняется кардинально. Когда они играли в юношеской команде, Бубу был его главным обидчиком и мучителем, но сейчас в это верилось с трудом. Наверное, так же, как и в то, что Амат был элитным игроком.

– Как думаешь, что бы она сказала про тебя сегодня? – хихикнул Бубу и кивнул на фото Рамоны на стене.

– Сказала бы, наверное, что я разжирел, – улыбнувшись, ответил Амат.

Бубу с довольным видом похлопал себя по животу.

– Она бы посмотрела на меня и сказала,