Астрид Тувессон закончила разговор, положила телефон в сумочку и выглянула с балкона на улицу. Если не брать в расчет громкий стук и сердитый звук работающей пилы в спальне, то можно даже сказать, что это был довольно приятный вечер. Такой вечер, когда лето проявляло себя с самой лучшей стороны и дул легкий прохладный ветерок.

Тем не менее на тротуарах и на открытой веранде кафе было почти безлюдно. Внизу на улице время от времени проезжало всего несколько машин. Вместо прогулок все сидели в своих гостиных перед включенными телевизорами в каком-то коллективном шоке.

Не из-за продолжающегося полуфинала между Германией и Италией на чемпионате Европы по футболу, а из-за новостей. Она могла видеть это в нескольких окнах дома напротив. Новостей о событиях в парке Тиволи в Копенгагене.

Всего несколько часов назад для подавляющего большинства это был еще один великолепный летний день в разгар отпуска. И никто и понятия не имел, что скрыто ото всех, что происходит на самом деле. Теперь же они все навсегда запомнят, что делали и где были, когда узнали о том, что произошло.

Пока только датчане во главе с Кимом Слейзнером провели несколько пресс-конференций и купались в лучах славы в результате проведенного ареста опасного преступника. Иначе все будет завтра, когда на своей пресс-конференции будет выступать она и расскажет обо всем, что они до сих пор держали в секрете. О трудностях сотрудничества с этими же датчанами. Обо всех предыдущих делах, которые, как они думали, были раскрыты, но теперь оказались взаимосвязанными. И о Муландере…

Она все еще не могла переварить это. У нее даже не было времени подумать об этом и о том, как она справится со всем, когда завтра будет сидеть перед толпами журналистов. Прямо сейчас она понятия не имела, что будет отвечать на их вопросы.

С тяжелым вздохом она села на стул на балконе, сумочка у нее на коленях все еще была открыта, и там, рядом с мобильным телефоном, прямо на серебристых упаковках с жевательной резинкой, стояла она, ожидая только ее согласия.

Астрид была хорошей девочкой, это точно. Последние сутки ее жизни не были похожи ни на одни другие за все время ее службы в полиции. Но они справились. Она справилась.

Теперь им оставалось только дождаться, когда в спальне наконец утихнет шум. Тогда они достигнут финиша и смогут увидеть самих себя в зеркале, и почувствуют гордость. Фабиан, Утес, Ирен и она сама. Гордость за то, что, несмотря на все ошибки, в конце концов им все-таки удалось поступить правильно. Так что неужели она сейчас не была достойна одного маленького глотка? Когда, если не сейчас? Всего один глоток, не больше.

Хотя она еще не решилась, одна рука уже опустилась в сумку и достала фляжку, в то время как другая отвинчивала пробку. Крепкий алкоголь обжег ей язык и оставил горячий пульсирующий след в горле. Как по команде распространилось по телу привычное тепло, и она мгновенно почувствовала, как опустились плечи, а тело начало расслабляться. Она сделала еще один глоток, и сразу после него еще один, прежде чем ей удалось взять себя в руки, убрать фляжку и затолкать в рот несколько подушечек жвачки.

— Значит, вот где ты прячешься.

Вздрогнув, Тувессон повернулась к Утесу, стоявшему в дверном проеме.

— Боже, как ты меня напугал, — она закрыла сумочку и встала. — Я только что разговаривала с Хегсель. Датчане, конечно, настаивают на том, чтобы взять на себя расследование и провести судебный процесс у них. Но последнее слово еще не сказано.

— Все образуется, — сказал Утес, закрывая за собой балконную дверь, чтобы заглушить звуки, доносившиеся из спальни. — Астрид, ты в порядке?

— Нет. — Тувессон вздохнула и покачала головой. — Как я могу быть в порядке после такого дня? — Она вытерла слезы. — День с таким количеством невинных жертв, да еще с Муландером, который… Так что нет, я совсем не в порядке, и если тебе сейчас обязательно нужно знать, то да, я выпила, но совсем немного, чтобы иметь возможность ясно мыслить. А ты как?

— Я не знаю. — Утес пожал плечами. — Но я точно знаю, что ты не единственная, кому нужно привести в порядок свои мысли.

Не говоря ни слова, Тувессон открыла сумочку, достала фляжку и передала ее Утесу, который отвинтил крышку и сделал несколько больших глотков.

— Когда ты позвонила и рассказала обо всем, — продолжил он после минутного молчания, — я не мог понять. Я слышал, что ты говорила. Я слышал каждое слово, но ничего не мог понять. Твои слова не отпечатывались у меня в мозгу, как будто они ничего не значили. — Он сделал еще один глоток и вернул фляжку Тувессон. — Только когда я увидел Гертруду, лежащую на дне подвала, только тогда я действительно все понял. — Он покачал головой, пытаясь сдержать слезы. — Мы работали вместе восемнадцать лет, я и он. Восемнадцать долгих лет, в течение которых делили все. Во всяком случае, я так думал. Я не знаю, как ты, но я видел в нем не только коллегу, но и друга. Может быть, не самого близкого. Но все равно друга, которого я… — Он сбился с мысли и ничего не мог сделать, кроме как покачать головой.

Тувессон подошла и обняла его. В этот момент дверь открылась, на пороге стоял руководитель группы быстрого реагирования.

— Мы уже почти закончили.

Тувессон кивнула и последовала за Утесом в черную кухню через такую же черную гостиную и дальше в спальню, где стояла вертикально кровать. Там два сотрудника опергруппы пытались проделать достаточно большое отверстие в стене, чтобы можно было проникнуть внутрь потайной комнаты.

Тувессон прошла через проделанную дыру, за ней двинулся Утес. Они увидели, что Лилья лежит на спине в кровати, вытянув руки по бокам.

— Привет, Ирен. Как ты? — спросила Тувессон и села на край кровати, оглядываясь по сторонам в попытке представить, через что пришлось пройти Лилье.

Она смотрела на компьютер, на лежащие рядом кости. На бинты на руках Ирен, которые были темно-красными от засохшей крови, на консервные банки и все равиоли, которые валялись на полу. На электрический кабель, который исчезал в дыре в стене.

— Скажите, что вы его арестовали, — наконец сказала Лилья. — Скажите, что я была права. Что все прошло так, как надо, и что вы схватили его до того, как он смог лишить жизни еще кого-то.