Недаром, как видно, люди говорят, что на старости лет родина тянет к себе, как магнит. Отчего это? Разве не все равно, где родиться и где умереть? Или есть в этой тяге к родным местам какой-то особый, тайный для людей смысл?..

К Заполярью привыкал долго. Угнетали и долгая полярная ночь, и не заходящее за горизонт солнце в летнюю пору. Даже кольские леса поначалу не радовали — хилые какие-то сосны, ели. Смотрел он на ели и думал — чем не ерш для мытья бутылок?! А вот пожил немного и узнал, что местная древесина ценится куда больше, чем та, которую дают могучие деревья, а все потому, что при замедленном росте годовые кольца одно к одному чуть ли не впритык, древесина образуется плотная, с красивой фактурой.

Как-то незаметно так случилось, что полюбил он и эти леса, приютившиеся в распадках между горными хребтами, и бесконечную цепь синих озер, и волнообразные холмы Хибин, и сполохи северного сияния, и марево электрического света, которое по ночам вставало над карьером, словно серебристый сноп, — и виден был этот сноп издалека.

Привычно текли мысли, привычно руки передвигали рычаги — и загруженными уходили самосвалы, а из глубины горы доносился рокот спускаемой руды. Да, все шло, как обычно, и луна, повисшая над кратером, тихо плыла по небу, когда из радиотранслятора поступило распоряжение диспетчера нескольким машинам покинуть карьер. Одна из названных машин была прикреплена на эту смену к его забою...

В салоне самолета стоял ровный усыпляющий гул.

Откинув спинки кресел, пассажиры дремали, кто-то даже посапывал.

Приближая отяжелевшую от сна голову к иллюминатору, Василий Мельников видел белое поле облаков, по которому, то извиваясь, как змея, то вытягиваясь или сжимаясь, точно пружина, плыла темная крылатая тень...

Распоряжение начальника рудника Центральный Геннадия Валентиновича Сазонова всем немедленно покинуть траншею было передано в 8.40 утра. К этому времени концентрация газов на дне карьера достигла предельных норм и следовало немедленно вывезти людей из опасной зоны.

Водители самосвалов забрали экипажи экскаваторов и повели машины наверх, на плоскую вершину плато Расвумчорр.

В одну минуту карьер затих, и только на верхних ярусах, почти у самой поверхности, оранжевые стотонные гиганты продолжали курсировать между забоями и отвалом, сбрасывая под откос «вскрышу» — горную породу, которую следовало выбрать, чтобы вскрыть полезный пласт. Миллионы тонн этой породы вываливались на отвесные склоны плато, поэтому, когда по весне сходил снег, казалось, что за зиму эти склоны заросли корой — темной и корявой, как кора дуба.

Девиз рудника на плато Расвумчорр был до предела лаконичен: «Выполнение плана — закон, перевыполнение — честь!» Два часа простоя из-за загазованности в сводке суточной добычи выражались нулями. Начальник рудника Сазонов смотрел на эти нули с неприязнью человека, который всегда помнит, что выполнение плана — закон! За год руднику Центральный полагалось выдать на-гора двадцать пять миллионов тонн. А для этого вывалить на отвалы столько же породы. «Баранки», которые теперь нередко появлялись в сводках, не могли не удручать.

Легче всего было все свалить на стихию. Если ветра нет, то его не высвистаешь, следуя древним поверьям. Но тем, кто работал на плато Расвумчорр, на стихию было валить грешно, ибо все, что они делали, они делали вопреки стихии. Зря, что ли, условия работы на плато приравняли к условиям работы на островах Северного Ледовитого океана! Зря, что ли, сюда бросили лучшую отечественную и зарубежную технику! Зря, что ли, японская фирма «Коматсу» прислала на рудник свой стодвадцатитонный самосвал, — знали там, в Японии: если выдержит автомобиль суровые условия заполярного горного рудника — авторитетная реклама ему обеспечена.

Сазонов смотрел в окно. И видел четыре вертикальных столба дыма над высокими трубами кочегарки.

Раздался звонок, и он снял трубку. Звонил диспетчер.

— Геннадий Валентинович, обещают ветер! Десять — пятнадцать метров в секунду! Порывами до двадцати! Туман, снег, метель, снижение видимости до пятисот метров...

— Отлично! — сказал он, дослушав диспетчера. — Ночью постараемся наверстать упущенное. — И усмехнулся: пятьсот метров видимости, а он доволен.

Надев полушубок, Сазонов вышел из кабинета.

— Я в карьер, — сказал он секретарше. — Отлучусь на полчаса.

Его голубой «козел», пофыркивая, стоял наготове. А день был, день был, боже какой день! Ослепительное солнце заливало ярким светом все окрест. Снег сверкал. А над белым гребнем по ту сторону пропасти горели в чистом небе две короткие яркие радуги.

— На смотровую, — сказал Сазонов.

Они понеслись в искрящемся воздухе, на смотровой площадке водитель притормозил. Сазонов вышел. И замер от восхищения. Гигантский кратер был наполнен синей тенью, словно прозрачной студеной водой. Глубоко внизу и на дальних уступах уже вздымались и опускались желтые стрелы экскаваторов. По дорогам, словно муравьи, сновали самосвалы. И слышалось ненасытное урчание рудоспусков.

Сазонов стоял и думал, что нужно обратиться к ученым. Найти ученых, которые помогут решить задачу. Где-то же есть такие асы, которым все по плечу, думал он. Поломают голову, проанализируют все процессы, создадут модель карьера и определят, какой физический механизм подключить, чтобы избавиться от загазованности...

Самолет приземлился в 12.05.

Василий Мельников ступил на трап и зажмурился от яркого света. Прямо за летным полем, за руслом реки, словно шлейф взлетающего реактивного самолета, плавно поднимался вверх восточный отрог Хибин. В тесных объятиях горной подковы лежал его Кировск — город, обретенный им в семилетнем возрасте и ставший ему родным. А ведь были предложения перебраться в Москву, в Ленинград. И всякий раз он отклонял эти предложения, потому что не представлял себе жизни без этих гор, имена которых звучат таинственно и прекрасно — Кукисвумчорр, Часначорр, Поачвумчорр, Эфеслогчорр, Айкуайвентчорр. Без синих озер Вудъявр, Имандра. Без друзей. Без своих учеников, которые уже, наверное, прознали о его приезде и с нетерпением ждут начала тренировки.

Он взглянул на часы — до начала тренировки оставалось два часа.

Стрелки показывали 14.40, когда тесной группой они подошли к подъемнику — двадцать одна шапочка и столько же пар лыж. Румяные от мороза мордахи, искрящиеся глаза. Он занял свое место рядом с трассой, а они цепочкой выстроились наверху. Он махнул рукой — и первая фигурка понеслась вниз, с каждой секундой наращивая скорость.

— Руками, руками работай!.. Выноси корпус!..

Там, в Шладминге, поди, уже началось. Репортаж по центральному телевидению выйдет в эфир только в 20.30, еще целая вечность...

— Далеко уходишь, ближе к флажку, ближе!..

Мальчишки проносились рядом — тоненькие,