И всё же можно предположить, что груз событий последних месяцев, а то и всего года, даже нескольких лет, не лучшим образом сказался на состоянии здоровья Абрамова, и Бехтеревка была ему просто необходима. Да и состояние Фёдора Александровича можно было понять.

Семнадцать дней проведёт Абрамов в клинике, а под самый Новый год, уже на целый месяц, попадёт в Институт пульмонологии с тяжёлым воспалением лёгких, где и встретит Новый, 1982 год, последний полный год своей жизни.

Часть 12. «У меня нет сына…»

У Фёдора Абрамова не было детей.

Немаловажно, что никто из ближайшего абрамовского круга общения – прежде всего Фёдор Мельников и Василий Белов никогда и ни при каких обстоятельствах не свидетельствовали обратного. И даже когда такая информация вдруг появлялась, – а такое случалось, – напрочь её отметали.

В личной анкете сотрудника Смерша от 7 апреля 1943 года в графе «Имеются ли дети» 23-летний Абрамов укажет: «Детей нет».

И уже совсем позднее откровение спустя 30 лет в письме от 6 апреля 1978 года своему давнему знакомому Якову Фефилову в Киров: «В детях не преуспел, но шибко не тужу: некогда».

Фёдор Абрамов искренне и вполне убедительно для самого себя считал, что «писатель не может иметь семьи», полагая, что все силы должны быть отданы призванию. Под семьёй Абрамов, естественно, понимал не только супругу, но и детей.

Владимир Крупин рассказывал мне, что однажды при встрече Абрамов спросил у него:

– Ты писателем хочешь быть?

– Хочу, – ответил, в свою очередь, Крупин.

– А зачем женился?

«Вопрос привёл меня в полное замешательство», – пояснял мне Владимир Николаевич.

– Ну ладно, женился, – вновь проговорил Абрамов, – ну а дети зачем?

Да, у Абрамова на этот счёт была своя правда. По своей натуре он очень любил детей и всё же считал, что от писательства, занятия литературой ничто не должно отвлекать – даже жена, даже дети. Может быть, именно в этом и таится причина столь поздней регистрации брака с Людмилой Крутиковой?

И всё же, если бы судьба одарила Фёдора Абрамова сыном, он был бы безмерно счастлив!

Погожий, ласкающий бархатным уходящим теплом солнечный день запоздавшего бабьего лета над Невой. Пёстрый багрянец клёнов, сочное золото лип, задумчивая тишина в помрачневших от бронзы строгих кронах вековых дубов и зеркальное отражение сочно-голубого с проседью неба в суровых водах Невы. Игра солнечных лучей на шпилях Адмиралтейства и церкви Петра и Павла, на массивном куполе величественного Исаакия.

Гранит набережной адмирала Макарова утопал в причудливой мозаике опавшей листвы. У стрелки Васильевского несколько групп туристов и безмятежное спокойствие в лицах горожан – тех, кому посчастливилось встретить этот погожий денёк под сводами блаженной, но очень робкой синевы золотой осени.

В один из таких октябрьских дней 1978 года Фёдор Абрамов лично, почти на бегу, из рук в руки передал одному из сотрудников Рукописного отдела Пушкинского Дома первую партию своего домашнего архива: экземпляры нескольких корректур романа «Братья и сёстры», черновики романа «Две зимы и три лета», рабочие заметки к этим романам, рукописи «Пелагеи» и «Альки» и рабочие тетради к ним, а ещё письма, которых было порядком. Передал всё скопом, без какой-либо сортировки.

4 мая 1979 года во время передачи очередной партии личного архива Абрамов, оберегая свою тайну, напишет на имя заведующего Рукописным отделом В. Н. Тасканова следующее заявление:

«Прошу материалы из моего архива без моего письменного разрешения не выдавать.

Фёдор Абрамов».

Становилось понятно, что доступ к абрамовскому архиву при его жизни был раз и навсегда закрыт, а получить такое разрешение у самого Абрамова было невозможно.

Но, передавая архив с явной целью сохранить, Фёдор Абрамов прекрасно понимал, что когда-нибудь он обязательно будет прочитан. Он верил в это, надеялся, а иначе… иначе бы просто многое уничтожил, тем самым утопив в водах своей жизни, может быть, самое сокровенное, отчего все годы маялась и рвалась его душа, отчего было порой до немоты нудно на сердце.

Спустя долгое время, уже на склоне почтенных лет, вдова писателя с подобающим ей мужеством, напрочь отбросив женское самолюбие, искренне и правдиво напишет о весьма серьёзном увлечении Фёдора Абрамова одной женщиной, некой В., которое едва не разрушило их семейную жизнь. Это был непростой период их совместной жизни, но они смогли его пережить, сохранив себя друг для друга. Но сейчас речь пойдёт вовсе не об этом.

В жизни Фёдора Абрамова было событие, на всю жизнь поселившее в нём боль, страдания и сомнения. Людмила Владимировна своей любовью так и не смогла растворить в его душе мучительные воспоминания, затушить накал невыплеснутых эмоций. Её вины в этом нет. Та история случилась с Абрамовым до их знакомства, когда каждый из них ещё имел собственную личную жизнь.

В декабре 1960 года Фёдору Абрамову пришло письмо из города Чебоксары от некой неизвестной ему Галины Вербицкой. Да и сама отправительница письма, не зная, где проживает автор «Братьев и сестёр», написала на конверте адрес Ленинградского отделения Союза писателей. В Союзе писателей адрес переписали, и оно всё же добралось до Абрамова. В письме было изложено следующее:

«Уважаемый Фёдор Александрович!

Если Вас интересует жизнь Вашего сына, а Вас это должно интересовать, сообщите мне свой адрес или адрес любой, до востребования, и я Вам сообщу всё.

Не подумайте, что это желание вызвано какими-либо особыми причинами. Нет, просто во многом я не согласна с Н. А. по отношению к Вам в вопросах, касающихся Саши.

Как близкий её друг, я решила без её ведома написать Вам.

Я не верю, что у Вас нет отцовского чувства.

Вы могли оба многое исправить в его жизни.

Ну, словом, жду в/адреса.

Мой адрес: г. Чебоксары, п/о Вокзал, ул. Привокзальная, д. 7–1.

Вербицкая Галина Михайловна».

Н. А., сын, Саша, отцовское чувство… О чём вообще идёт речь?

Однако из текста отчётливо видно, что Галина Вербицкая, встревая во взаимоотношения двух людей, касающиеся воспитания ребёнка, не принимает позиции своей близкой подруги Н. А. относительно её точки зрения в отношении отца Саши, которым, по всей видимости, считала Фёдора Абрамова.

Ответил ли Абрамов Вербицкой? Мы не знаем. Но то, что это письмо принесло его душе новые муки, безусловно.

И всё же, кто такая в письме Н. А.? И как её жизнь могла пересечься с судьбой Фёдора Абрамова?

Мы не можем ответить с определённой долей вероятности, каким образом произошло знакомство Нины Кашиной (именно так звали таинственную Н. А. из письма Вербицкой) с Фёдором Абрамовым. Вполне вероятно, что она работала медсестрой в одном из эвакуационных госпиталей города Сокол