Отец рассказывал еще что-то — уже не про Веньку, а про кого-то другого, про завод, который превратился в рынок, про город, про работу, но Толик не слышал его. Он думал о том, что умерла его последняя надежда: разорившийся отец, разумеется, не сможет выручить его деньгами и не спасет, тем самым, от Венькиной расправы. Душу Толика вновь заполонил страх. И какая-то холодная тоска. Будто предвестие чего-то неминуемо жуткого. Или жутко неминуемого… Ему захотелось уйти. Да и отец все чаще посматривал на тусклый циферблат взлетевших на холодильник электронных часов, и вскоре поднялся со словами: "Сынок, извини, но мне пора на работу собираться. Это я ведь после ночной смены отпросился, чтобы поспать немного. А сейчас опять идти надо. Работы у нас там много, в одном офисе… Ты уж извини". — "Конечно, пап, конечно". — "Вот что, Толя. Давай мы с тобой дня через два встретимся — тогда и посидим, поговорим толком, ага?". — "Через два дня?..". — "Да. У меня там как раз "окно" образуется — время, то бишь, свободное. И мы встретимся. Или ты опять ко мне приедешь, или я — к вам с Таней в Москву. Лады?". — "Лады. Если живы будем". — "Конечно, будем, сынок! Куда мы денемся!".

Перед дверью они еще раз обнялись. "Через два дня", — шепотом сказал отец и помахал сыну рукой. "Через два дня, два дня, два дня", — ухало у Толика в голове, когда он спускался вниз в испоганенном матерными надписями лифте с оплавившимися от горячих поцелуев сигарет и спичек кнопками. "Через два дня либо я получаю 15 штук баксов, либо ты получаешь пулю в лоб", — эхом донеслось обещание Веньки, когда Толик сел в "жигуленок". И что делать теперь? Возвратиться к отцу и признаться ему во всем? Может, отец бросит клич среди друзей, и им удастся собрать эти 15 тысяч… А Толик потом будет высылать отцу деньги из Америки частями. Но ведь отец и без того в долгах… Да и неизвестно еще, какие условия и сроки отцу выкатят кредиторы. В этом-то городке с его новыми дикими нравами… Нет, этот план тоже не годится.

Черт!.. Он в изнеможении откинулся на спинку сиденья. Весна, не обращая внимания на Толика и его душевное состояние, бесстыдно заигрывала с каждым прохожим. Как же такое может быть, вновь и вновь спрашивал себя Толик. Кругом — весна, жизнь, люди, полно людей, они живут и будут жить дальше. А его, Толика, жизненный хронометр отсчитывает последние часы, и никому вокруг нет до этого дела, никто не может помочь ему. Никто. К кому теперь ехать? Куда? Ехать-то уже некуда. Но ехать надо. Сейчас отец может выйти из дома и увидеть Толика. Да и за рулем, в движении, Толику лучше думается. Надо ехать. Неважно куда. Куда глаза глядят. Но, не покидая города… Ладно, не покидая. Но не сидеть же, тупо глядя в пространство в ожидании конца. Толик повернул ключ зажигания.

Глава 42

Около часа он бездумно колесил по городу и не заметил, как очутился возле парка аттракционов. Вид знакомой ограды с жесткой челкой голых кленовых ветвей подействовал на обуреваемого тоской и страхом Толика согревающе. Будто встреча с нестареющим родным существом, с которым они когда-то вместе веселились и радовались жизни. Не может быть, чтобы и этот парк, бывший для Толика в детстве синонимом слова "счастье", сейчас, по прошествии лет, встретил его враждебно, как почти все в родном городе, который стал вдруг его тюрьмой, камерой смертника. Не может быть, чтобы и парк тоже… Он вылез из машины и направился к воротам.

Увы, вступив в оазис своих счастливых детских воспоминаний, Толик осознал, что и здесь его ожидает разочарование, и здесь его ностальгическим надеждам на "сохранность" и "неизменность" не суждено сбыться. Будки Валерьяныча за воротами не было. Но самое поразительное, что в парке не было и каруселей. Ни одной. По аллеям, как прежде, прогуливались мамы с колясками, однако каруселей не было. Точно какой-то смерч вырвал их из земли и унес в небытие, оставив после себя лишь голую землю, кое-где взрытую невиданной величины кротами. Парк перестал быть парком аттракционов. Он превратился в плешивый сквер, пустой и скучный. У Толика сжалось сердце… Впрочем, нет, не совсем пустой. На месте "чертова колеса" кипела работа. Площадка, где некогда высился главный, хотя и мертвый аттракцион парка, была обнесена дощатым забором. За забором рычал экскаватор, перекрикивались рабочие, что-то стучало, гремело, брякало. За забором что-то строилось. Метрах в пятидесяти от стройки взялась откуда-то церквушка с миниатюрной луковкой, венчающей граненое основание. У входа беседовали мужчина в черной и длинной, как Венькин плащ, но узкой рясе с пуговицами и скромно одетая женщина в платке. Женщину Толик видел впервые, а мужчину узнал мгновенно. Узнал, несмотря на его поповское облачение. Он был все тот же, этот человек, облик его остался прежним: зачесанные назад русые волосы, высокий дворянский лоб, открытая улыбка. И борода. Борода, которая в свое время так выделяла Костю Княжича на общем преподавательском фоне лучшей в городе школы при гороно.

Толик стоял, не сводя глаз с бывшего учителя географии. Закончив разговор, Княжич попрощался с женщиной, развернулся к двери и в этот миг поймал нацеленный на него взгляд. "Здравствуйте, Константин Евгеньевич! — Толик не стал дожидаться ответного узнавания. — Я — Анатолий Топчин, ваш бывший ученик". "Здравствуй, Толя! — Княжич улыбнулся обрадованно, однако без малейшей тени удивления. — Я тебя сразу признал. Ты как здесь?". — "Случайно мимо проходил. Смотрю — стоит Константин Евгеньевич. Только в рясе". — "Это называется подрясник". — "Ну, какая разница… Все равно я рад видеть вас, Константин Евгеньевич". — "Я тоже очень рад тебя видеть, Толя. А что у тебя на лице?". — "Ничего особенного. Стукнулся об шкаф. У вас есть время, Константин Евгеньевич?". — "К сожалению, минут 10, не больше". — "Ну, пусть 10 минут. Может быть, отойдем, присядем?". — "Конечно". Они направились к щербатой лавочке неподалеку. Толик провел ладонью по пыльным перекладинам: "Садитесь, Константин Евгеньевич". — "Спасибо, Толя. Да зачем ты рукой-то?..". — "Ничего-ничего, садитесь… Так вы теперь, стало быть, священник?". — "Дьякон". — "Давно?". — "Не очень. Я в конце 80-х вернулся сюда из Читы. Поступил в Московскую семинарию, был рукоположен в дьяконы. Теперь вот здесь в храме служу, пока новый храм строят. Точнее, восстанавливают. Как восстановят — переберемся