их силуэтах чувствуется некоторая перекличка с произведениями Дега, с гротеском Тулуз-Лотрека, – пребывание в Париже не прошло даром. Будто бы незаконченность, нарочитая небрежность рисунка, расплывающиеся краски, нечеткость контуров – словом, кажущаяся какая-то неумелость – способствует впечатлению изменчивости, создает иллюзию живости танца, схваченного движения тела, – словно фото, сделанное на скорости.

Портреты, мотивы реального мира, религиозные сюжеты и мифические вымыслы, родная природа – все это на протяжении десятилетий будет воплощаться в произведениях Нольде. В них перемешаны фантазии и реальность, они полны одновременно безумных страстей, угрожающей стихийности и трогательной нежности.

Некрасивые лица и фигуры персонажей театральны, карикатурны, легкомысленны и драматичны, но одновременно в них есть что-то первозданное, инстинктивное, без сдерживающих начал. Они естественны в своей грубости, вульгарности, обаятельны в своей некрасивости. Их уродство скорее сказочно, нежели шокирующе неприятно. Сострадание Нольде человеку, особенно ущербному, и боль за его душевные и физические муки нашли свое выражение в цикле религиозно-мистических полотен на библейские темы. Кроме того, как пишет Лионель Ришар, «оправившись от тяжелой болезни, он испытывает настоятельную потребность передать в картинах горячую и глубокую веру»7. Стоит здесь вспомнить, что художник восхищался «задушевной искренностью и драматизмом Грюневальда», живописца XVI века, творчество которого по-настоящему было открыто в начале ХХ-го, оно повлияло на художников-экспрессионистов. Полиптих Нольде «Жизнь Христа», выставленный в 1912 году в Брюсселе и запрещенный к показу после протеста церкви, возможно, как-то навеян искусством Грюневальда, его Изенгеймским алтарем. У Нольде свой, очень субъективный, взгляд на религиозные темы. Бог и вера внутри обычного человека, – «…мне не нужен был Бог, который стоит передо мной, словно несокрушимый ассирийский владыка, мне нужен был Бог во мне самом, горячий и святой, как любовь Христова»8, – читаем мы в его записях. В этих картинах также проявляется его отношение к историческим корням человечества. Он представляет, как пишет Ю. Маркин, «апостолов и Христа в исторически достоверных народных типах – еврейских рыбаков и пастухов»9. В последующие годы Нольде создает и другие полотна на религиозные темы: например, «Иуда у первосвященников» (1922), «Положение во гроб» (1915). Застывшие маски ужаса гиперболизировано передают страдания персонажей, воплощенных в гротескных образах. Желтое, трагически изогнутое тело Христа с хилыми ногами и скрюченными пальцами – никакой возвышенности. В этих полотнах художник сравнивает страдания Христа и пророков с современностью. В них также проявилось свойственное для художников экспрессионизма предчувствие больших катастроф.

Причиной таких сломов истории Нольде видит в изменении отношений личности и природы, в отсутствии их близости. Художника волнует бесконечное отдаление человека от первооснов. Для него, выходца из крестьянской семьи, приверженца фундаментальности бытия, разрыв цивилизации с естественной средой – одно из потрясений. Сам он навсегда сохранил духовную связь с природой, которую воспринимал в качестве вселенского начала всего сущего.

Отсюда интерес к устройству жизни других народов, который побудил художника принять приглашение и совершить в 1913–1914 годах в составе медико-демографической экспедиции длительное путешествие на Германскую Новую Гвинею в качестве чертежника. Они едут в Океанию через Москву, Сибирь, Маньчжурию, Корею, Японию, Китай, Манилу и острова Палау и Рабаул. Его внимание сосредоточивается на народных персонажах и природе. Он пишет своему другу Хансу Феру из Новой Гвинеи в 1914 году: «Тяжело видеть, как сживают со света слабейшие народы, с каким рвением истребляют их культуру… Первобытные люди живут посреди природы, едины с ней, они – часть Вселенной»10. Негритянская «Семья» (1914), «Туземская девушка в ожерелье» (1914) «Мальчики-папуасы», бородатые угрюмые деды, соль земли («Три сибиряка», 1915) – все полны напряжения, суровости и в то же время естественности. Удивительно точно передана их бесхитростность и первозданность, народная, брутальная мощь характеров.

Человек, мифологизированная природа и Бог стремятся к единению в крестьянском мироощущении Нольде. Природа выступает одушевленным и духовным началом в его творчестве, она наделена характером, может быть величавой и нежной, гневной и ласковой, бурной и спокойной и – всегда стихийной. Восприятие естественного мира, как и человеческого бытия, в искусстве Нольде объемлет эмоции огромного диапазона. При этом каждое переживание доводится до своего максимума. Душевная близость к природе, восхищение ее красотой, с одной стороны, и опасность ее разрушительной силы – с другой. Единение с ее стихийностью и мощью, но в то же время – драма человека, утерявшего свою первозданность, свою связь с первоначальной сущностью, предчувствие трагедийных испытаний. «Крушение нашей планеты будет ужасным», – писал он. Но и человек в искусстве Нольде тоже существо стихийное. Именно так воспринимал художник и человеческую природу, и природу-Вселенную.

И параллельно с портретами, двухфигурными и многофигурными композициями Нольде создает очень много полотен и акварелей с изображением пейзажей, цветов, животных. А иногда все соединяет, как, например, в картине «Встреча на берегу» (1920), где две гротескной внешности дамы с выпученными глазами что-то кричат друг другу, выделывая странные движения руками и ногами – и все на фоне сумрачного вечернего моря. Его пейзажи предельно экспрессивны и динамичны, естественные силы настолько гиперболизированы, что подчас эти картины кажутся изображением фантастической или инопланетной природы, которая, с одной стороны, борется с человеком, а с другой, как ни странно, сама представляется очеловеченной, одушевленной и эмоциональной. Кроме того, эти неземные пейзажи ощущаются реальными, достоверными, передающими мгновенность впечатления, возможно, оттого, что сам художник не придумывал их, – словно фантазировала сама природа, а он лишь спонтанно сумел передать эту загадочную, романтическую реальность. Как он сам описал, его кисть «занялась своим произволом на полотне <…> живописец давал себе вжиться в бурю». Находим в его записях: «Я странствовал этой ночью в пейзаже, полном чудес и красоты»11. Так в картинах Нольде причудливо сочетаются импрессионистское восприятие и экспрессия. Присутствует ощущение мгновенной фиксации изменчивой природы: движения волн, игры света. Не исключается и светотень, что придает фантастическому пейзажу иллюзию реальности.

Особенно чувствуется эта непосредственность в акварелях. «Георгины», «Желтые и фиолетовые касатики», нежные «Фламинго» (1923–1924) и «Кувшинки», отражающиеся в голубом озере, являют собой сочетание экспрессии и нежности. Во многих из них чувствуется воздушное пространство, хотя это не свойственно для представителей экспрессионизма – море в глубине картины сливается с чернотой неба («Лодка в море»), «Дети на берегу» (1930) – расплывчатые контуры бегущих малышей словно растворяются в дымке моря и неба.

Цветы, животные, пейзажи, в том числе морские и фантастически-бурлящие – родная стихия художника. Он чувствовал родство с живописцами природы прежних времен. Своей драматичностью его привлекали суровые, контрастные, сумрачные пейзажи художника XVII века Якоба Рейсдала. Особенно многое роднит искусство Нольде с мастерами романтического пейзажа XIX века, наделявшими природу сильным характером и эмоциональностью. Это, прежде всего, Каспар Давид Фридрих,