Орфей усмехнулся.

— Ну, конечно, с нами, куретами, такое бы ни в жисть не прокатило, — гордо вскинул голову Мелеагр, — у нас с бабами разговор короткий. Наш-то Зевс так перуном приложит, а то и вовсе подвесит любую богиню между небом и землёй. Но баба та колдуньей была.

— Ты говорил — жрица.

— Да для отвода глаз. А на самом деле колдунья. Окрутила всех. Я не поддался, а Палемон вот...

Мелеагр споткнулся на полуслове.

— Что Палемон? — спросил Оикл.

— Рабом царицы кетейской стал, — еле слышно прошептал Нестор, отвернувшись. С нескрываемым презрением и ненавистью.

Такое он не сам придумал. Люди говорили. А люди, как известно, зря болтать не будут.

— Палемон вот где силён, — похлопал Мелеагр ладонью по сгибу локтя, а потом постучал пальцем по виску, — а здесь слаб. Говорил я ему, беда одна от баб, а уж если баба царица...

— Что ж ты за него сестру свою выдал? — усмехнулся Оикл.

— Так Деянира хоть и баба, но наша, куретская, — не моргнув глазом ответил Мелеагр, — правильная.

— Ну а дальше-то что? — спросил Орфей.

— А ты сам не видишь, что ли? Выгорело у колдуньи. Повсюду герайоны строят, а сколько лет-то всего прошло? С Атаной наравне жертвы приносят. А если так пойдёт, то и вовсе забывать люди станут Атану Конную.

— Выходит, подвигами своими в земле кетейской... — начал Оикл.

— И у колхов, — перебил Мелеагр.

— И у колхов, — кивнул Оикл, — выходит, Палемон Геру прославил?

— Выходит так. Потому и зовут его теперь многие — Геракл.

Оикл не ответил. Привстал и помешал длинной ложкой полбяную кашу в котле над костром, возле которого они сидели.

— Готово, нет? — спросил Мелеагр.

— Готово вроде.

— Ну так снимай.

— Да уж... — протянул Орфей, — и верно говорят — полубог. А совсем недавно и мыслей таких не возникало. Помню же я его там, в Иолке, пять лет назад. А ныне такие дела творит.

— Даже и не творит, — то ли возразил, то ли согласился Мелеагр, — они как-то сами вокруг него творятся.

— И как оно? — спросил Орфей.

— Чего как?

— Ну, шурином полубога быть?

— Как... — криво усмехнулся Мелеагр, — каком кверху. Как захожу к нему в шатёр, всё время гадаю — предложит выпить или дубину в башку швырнёт. И всё с одной и той же набыченной рожей. Полубог...

— А что они с Меланподом-то не поделили? — осмелился спросить Нестор.

— Да кто ж его знает. Ещё в Микенах сцепились. С тех пор только и делают, что волками друг на друга глядят. Не по нраву этот поход Палемону.

— Почему?

Мелеагр пожал плечами.

— Я думаю, что Палемону не всё равно, чьи бошки проламывать. Дураки сочиняют, будто он у кетейцев навроде как в рабстве сидел, но это чушь полная. Я же был там. Это для них с братом едва ли не самые счастливые годы были. Ну да, край света. Под боком могучее царство, где особо не поозоруешь. Не на пир, опять же, прибыли, а на драку. Иные там навсегда и остались. А им с братом — счастье. Ванакт далеко.

Мог бы Мелеагр сказать, ещё — «и вся тяжесть, что на душе Алкида лежала, дома осталась». Мог бы сказать, да не сказал. Не умел так мудрёно говорить. Но сердцем чувствовал.

Палемон без зазрения совести готов был истреблять ахейцев, единоплеменников, а вот с кетейцами сдружился, что ли. С братом их великого царя немало времени провёл. И потому не видел, не желал видеть врагов на этих берегах.

А ещё великий Геракл не мог забыть глаза женщины, стоявшей против него на колеснице в рядах троянского войска.

Глаза Амфитеи.

Но о том курет Мелеагр, простой бесхитростный парень, хотя и басилея сын, не знал.

— Я слышал, не поделили какую-то девку, которую захватил Лигерон, — сказал Орфей, — вроде Палемон хотел её отпустить, но Лигерон упёрся, а Меланпод его сторону принял.

Мелеагр не ответил.

По лагерю прокатился шум:

— Эй, слыхали? Лазутчики вернулись! Троянцы в городе заперлись!

— Ага, пересрались там все! Кишка против нас тонка!

— Все за стенами сидят и никакого войска в округе больше нет!

— Выступаем, братья!

— На Трою!

Из шатра лавагета вышли вожди шардана и младшие военачальники ахейцев. Совещались, видать.

— На Трою! — провозгласил Талза.

Воины возбуждённо взревели.

— Припомним приаму брата нашего Сиваналу! — добавил Тарвейя.

В шатре остался один человек. Наружу со всеми не вышел. Сидел в тени, в походном кресле и пальцами покачивал за край серебряную чашу.

Человек улыбался.

* * *

Как известно, самый крепкий сон боги посылают человеку перед рассветом. С давних времён это причинило немало бедствий на войне. Не счесть случаев, когда заснувшие часовые становились причиной безнаказанного истребления многих доблестных воинов, кои в открытом бою, несомненно, не допустили бы столь сокрушительного поражения. Всякий разумный полководец о том знает и предпринимает меры, но всё же он вынужден доверять свою жизнь другим. Ну не может же он, в самом деле, самолично бодрствовать всю ночь? Все ночи.

Минувшие несколько дней, заполненные лишь напряжённым ожиданием, вымотали даже самых стойких. Хотя Хеттору давал стражам отдых, сменял часто, многие всё равно клевали носом.

Небо на востоке наливалось пунцовым румянцем. Над крышами спящей Трои в рассветной дымке проявились персты Вурусемы, но следовавшая за зарёй Богиня Солнца ещё не поприветствовала пробуждающийся мир. Тьма не спешила сдаваться и потому часовые заметили тени, подбиравшиеся к воротам, лишь тогда, когда до них уже можно было добросить копьё.

Лёгкие грубо сколоченные лестницы прислонились к частоколу и по ним принялись карабкаться люди[150].

— Смотри, смотри! — воскликнул один из часовых.

— Тревога! — заорал другой, но крик его быстро захлебнулся, стражник захрипел, изумлённо уставившись на оперение стрелы, торчавшей из груди.

Тревогу подхватили, но через стену успело перелезть уже два десятка аххиява.

— Вперёд, в башню! — раздался грубый, но явно молодой голос и несколько воинов, поспешили за своим предводителем, облачённым в недешёвый панцирь, набранный из больших подвижных пластин, и шлем из кабаньих клыков.