– И ты здесь поэтому? Горит, сука, потому и смердит, – голос у Гжеся становится ниже, все более хриплым. Гжесь защищает территорию, словно собака.

– Мы уже два или три раза виделись, но я не представился. Старший сержант Винницкий, – говорит полицейский, протягивая руку. Я пожимаю ее. Это молодой парень. Представляю себе, как годы назад он бегает с Гжесем по этому самому двору, как Гжесь, на пару лет его старше, отвешивает ему поджопники, потому что тот не хочет отдать ему мяч или одолжить велосипед.

Теперь на нем мундир, но Гжесь все еще мог бы забрать у него мяч, если бы захотел.

«Может, оттого-то в маленьких городках и нет справедливости, – думаю я. – Потому что справедливостью могут одарить только чужие люди, а тут никто никому не чужой. Тут никто никого не уважает, потому что как людям друг друга уважать, если все уже успели увидеть друг друга в болезни, банкротстве, пьянстве? Может, оттого-то отец Миколая и Гжеся таков, каков он есть: ходячий камень?».

– У меня хорошие новости, – говорит полицейский, осматривая двор.

– Слушаю, – отвечает Гжесь.

– Наверху решили. Останавливаем следствие по делу Берната, – говорит полицейский, глядя на горящий в окне кухни свет.

Гжесь фыркает смехом. Потирает руки.

– Ступай, скажи это моему отцу, – говорит он копу. – Ну, давай.

Старший сержант чуть испуганно смотрит в сторону двери. Потом – снова на Гжеся.

– Я думал, ты обрадуешься. Не навесят на тебя нож. Не будут дальше копать, – отвечает он.

– Кафельский и правда признался, что это его ножик, – голос его коллеги почти неслышен. Темнота его поглотила.

– Признался под запись? – спрашивает Гжесь.

– Мы просто с ним поговорили, – отвечает еще тише тот второй.

– А та девушка, пришла сегодня в участок? – спрашивает Гжесь.

– Какая девушка?

– Знаешь, какая. Хорошо знаешь, какая. Должна была прийти сегодня к вам и написать заявление, – Гжесь застегивает куртку. Видно, что ему холодно, что он дрожит.

– Нет, никого не было, – Винницкий пожимает плечами.

Гжесь качает головой, отворачивается и поднимается по лестнице, открывает дверь, кричит:

– Папа!

– Я читал вашу статью, – Винницкий оборачивается, мне кажется, что он меня боится, но, возможно, просто боится всего. – Очень интересная, мои поздравления.

– Не за что. Я хотела с вами поговорить, но как-то не нашла вас на работе. По крайней мере, так утверждал дежурный офицер.

Даже в этот час, почти ночь, я вижу, как он бледнеет и смущается.

– Я знаю, как вас зовут, сержант, – добавляю, чтобы он смутился еще сильнее. Краем глаза вижу, что огонь в бочке почти угас, что бы там ни было, и теперь тлеет, выпуская в ночь тонкую струйку дыма.

– Ну? – Томаш спускается по лестнице.

Несмотря на температуру на улице, на нем только рубашка. Но ему не холодно.

– Я говорил Гжесю. Пришли приказы. Мы остановили следствие по Бернату, – говорит полицейский.

– Следствие об убийстве остановили? – спрашивает Томаш так громко, что слышно его и в Щецине.

– Иди, подожди в машине, – говорит коллеге Винницкий.

Гжесь снова выходит на лестницу. В руке у него кружка с чаем. Дым из бочки теперь вьется прямо на него, но он не реагирует.

– Ну, отцепятся от Гжеся… – Винницкий снова хочет начать свою песенку, но вдруг обрывает себя, отступает на шаг, хотя отец Гжеся ничего не делает: стоит перед ним в темноте и глубоко дышит. Мне кажется, старший сержант сейчас опрокинется на землю, стоит Томашу просто на него дохнуть.

– Я думал, ты с нами, Юрек, – говорит отец Гжеся. – Так вот почему ты теперь к нам не приходишь. А я тебя всегда приглашаю.

– Если бы это зависело от меня, Томек, правда, если бы это зависело от меня. Но они заявили, что невозможно даже доказать, что это было убийство. Переквалифицировали, в конце концов, на неумышленное, – говорит парень, взмахивая руками, и одновременно отступает так быстро, что оказывается приперт спиной к калитке.

– Неумышленное, сука, убийство? Неумышленное убийство?! – орет Томаш, кричит так, словно хочет пробить словами воздух. Второй полицейский выходит из машины. Молча смотрит на все это. У соседей снова загорается в окнах свет. В этих окнах появляются черные абрисы. Еще один спектакль у Гловацких.

– Все нормально, – говорит ему Винницкий. – Томек, пойми. Тут дело в статистике. Раскрываемость. Это сложное дело, почти невозможное. Ухудшает графики. Это не моя вина. Я не решаю, ты ведь знаешь. Может, оно тянется в самый Калининград. Они не хотят в этом мараться.

– Трое уже пропали, сука. В том числе ксендз, чтоб вас всех, – Томаш дышит так, словно пробежал несколько километров.

– Ну, те дела все еще реальны, но и там пока исчезновение, тел нету, – отвечает полицейский.

Я даже на миг начинаю ему сочувствовать. Этому сержанту. Гжесь идет по лестнице в их сторону. Кладет отцу руку на плечо, тот только через мгновение делает шаг вперед, высвобождаясь от этого прикосновения. Первый раз вижу, чтобы один из них прикоснулся к другому, иначе чем ударив. На лестнице снова появляется Миколай. Потирает руки, дышит на них. Смотрит на людей, потом подходит ко мне, становится рядом.

– То есть по Бернату остановлено, а Мацюся вы все еще ищете? – Гжесь смеется.

– Бернат же нашелся. Причем – живой. Понимаете? По сути, его никто не убивал. Он умер в госпитале. И это дало им основания, они не хотят тянуть, боятся, от таких дел могут быть проблемы, причем на воеводском уровне, – отвечает Винницкий. Кажется, сам не верит в свои слова.

В воздухе на миг слышно вонь животных, запах молока, шерсти и навоза, наверняка от соседей, но мне кажется, так пахнут слова молодого копа.

– Погоди. Погоди, – вмешиваюсь я. – Но ведь тот парень, брат Мацюся, заявил, что ему звонил ксендз. И ксендз ему сказал, что его поймали те же люди. Что он сумел позвонить, прежде чем у него отобрали телефон.

– Это не след, извините, – прерывает меня полицейский.

– Это не след, – повторяет Томаш, передразнивая его.

– Это не след, потому что вы подговорили того парня соединить эти дела. Он уже однажды ерунду рассказывал, что, мол, Мацюсь исчез дважды, раз притворно, а второй раз – по-настоящему, – сержант пожимает плечами.

– А что с ксендзом Бернатом? – спрашивает Томаш.

– Я охреневаю, – качает головой Гжесь.

– Не знаю, что с ксендзом Бернатом. Мы его не ищем, Ольштын его ищет. – Винницкий уставший и нервный, словно он куда-то спешит, на матч с коллегами, на новый кусок сериала.

– И считаешь, что брат Мацюся врет, – говорит Томаш.

– Он ненадежный свидетель. А когда мы хотим забрать у него телефон, чтобы проверить биллинг, он отказывается. Я не должен тебе это рассказывать, Томек, – вздыхает Винницкий.