Собака перестает рычать и внезапно исчезает.

На мужчине резиновые сапоги, рваные штаны, растянутый свитер, очень длинная борода. Он выглядит как бездомный. Глаза, фонарик выхватывает из темноты его глаза. Они глубоко воткнуты в череп, резко очерчены, резче, чем все остальное.

– Что? – раздается вопрос.

– Что? Что? А на «здравствуйте, дорогие гости» – собака насрала? – смеется Гжесь.

– Кто это? – тот показывает пальцем на меня и Миколая. Свет фонаря ловит детали его фигуры. Выглядит бездомным, но у него чистые, коротко постриженные ногти.

– Мой брат, не видишь? Похож ведь, – говорит Гжесь.

– Похож, – Ведьмак кивает.

– И его жена, – показывает на меня Гжесь. На меня отшельник не реагирует, разворачивается и исчезает во тьме. Мы идем следом. Под ногами все распадается, трещит и ломается.

Собака забежала в будку. Есть и другие собаки, в темноте видны их глаза. Потом слышен стук пластика, хлюпанье, пахнет бензином. Скрипят открываемые двери. И тогда зажигается бледный свет, и дом превращается в теплый остров, разогретый камень в погасшем кострище.

Дом – руина, но с этой стороны у него отремонтирована крыша, вставлены новые окна, еще проклеенные фабричной лентой. На подворье полно вещей, даже мусора, и все они педантично разложены ровными кучами, рядами, конструкциями. Под стеной – грабли, лопаты, тяпки, стоят ровной шеренгой топоры, от наибольшего предмета к наименьшему. В центре двора машина: большой внедорожник, но такой старый, что при столкновении запросто мог бы стать облаком ржавой пыли. Ведьмак на миг превращается в стоящее на пороге темное пятно, а потом исчезает внутри.

Внутри чисто. Еще сильнее пахнет бензином, но я понимаю, что это генератор. Старая дровяная печь занимает большую часть помещения. На стенах – нарисованные по дереву картинки, десятки их, перепутанные конструкции из дерева и коры, неработающие часы с кукушкой, картинки Богоматери, обожженные фотографии, календарь «Кока-Колы» за 1998 год. Мусор. Чистый мусор. Под бензином чувствуется запах моющих средств. Электрический свет падает из подвешенной к потолку одинокой лампочки, но всюду видны остатки прогоревших свечек.

За столом сидит кто-то еще.

– Я тут с Колей, – он показывает на грязного мужика со взлохмаченными волосами, который прижимает руки к жестяной кружке с чаем. Рядом разложен скромный ужин: хлеб, консервы, джем, масло. Ведьмак высокий, худой и угловатый, но от него бьет сила, когда он подтягивает рукава свитера, на больших ладонях видны сплетенные узлы вен. Он прикрывает собой деревянную дверь, из-за которой пробивается свет, что-то слышно, шорохи, словно из расстроенного радио.

– Он сейчас умоется, – Ведьмак снова показывает на Колю. – Сейчас умоется, нельзя грязным сидеть. И речи быть не может.

– Побили тебя. Я видел, как тебя побили, – говорит Гжесю Коля.

У него приглушенный голос, он тянет гласные, по голосу и виду кажется человеком с серьезными психическими проблемами.

Я прислоняюсь к стене. В этой маленькой комнатке, в этом странном доме есть множество странных, непонятных правил, а я не хочу нарушать ни одного из них.

– Что ты еще видел? – сразу спрашивает Гжесь.

Коля не отвечает. Берет краюху хлеба с тарелки и рвет ее на маленькие кусочки.

– Что ты еще видел? Не бойся, – повторяет Гжесь.

– Не так громко. – Ведьмак поднимает палец.

Глаза его непомерно светлые, ярко-голубые, маленькие и острые, напоминают перевернутые слезы, вырезанные ножом на бумаге. Есть в них нечто, что сложно назвать. Глядя ему в глаза, я знаю, он сам выбрал то, что его окружает: генератор, мусор, свечи и этого второго несчастного за столом. Длинная, крученая, твердая, как металлическая щетка, борода приводит к тому, что издали он кажется безумцем или бомжом. Люди должны его бояться, когда видят издали, ходящего по лесу между деревьями. Точно так же, как и выдуманной ведьмы.

– Мои дети там. Смотрят сказку. У них есть одна сказка ежедневно. Больше – портит мозг, – говорит Ведьмак.

Гжесь успокаивается, выдыхает излишек воздуха. Уже не смотрит на Колю. Снова глядит на Ведьмака.

– Какие-то малолетки ходят по лесу. Машина у них над рекой сломалась.

– И что? – спрашивает Ведьмак.

– Есть у тебя буксирный шнур? Может, им стоит помочь?

– Нету, – говорит Ведьмак. – Я потерял.

– Как это – потерял? – спрашивает Гжесь, и я вижу, что он снова нервничает.

– Если бы я знал, как потерял, это уже была бы не потеря.

Ведьмак открывает дверь в другую комнату, входит внутрь. Комната покрашена в блекло-розовый цвет. Я вижу там двоих маленьких детей, которые поворачиваются в нашу сторону, они в толстых свитерах, сидят перед маленьким цветным телевизором с подключенным к нему DVD. Я вижу стулья, края поставленных на равном расстоянии топчанов, как в общаге. На стене – выжженное изображение Богоматери.

– Они живут с вами постоянно? – спрашиваю я. Не хотела задавать вопрос, это непроизвольно. Зажмуриваюсь, на миг снова появляется дом на Саской Кемпе. Кирилл, который тычет пальцем, показывает мне на одно из окон. Это там, говорит, если присмотришься, то увидишь, что там красивая картина висит на стене, сразу напротив окна. Копия «Танца в Буживале» Ренуара, как я узнала позже.

Он молчит, буравит меня глазами, а потом спрашивает:

– Ты о детях пришла говорить?

– Нет, я пришла говорить об исчезнувших людях.

– Значит, это ты пришла со мной говорить. Не они.

– Да, я.

– Так я и думал. У тебя на лице просто написан вопрос.

Я вижу, что Коля уже раскрошил хлеб и теперь крошки покрывают весь стол.

– Пойди умойся, Коля. Ступай в ванную. Давай, – Ведьмак поднимает мужика за локоть и выводит из помещения.

– И что, на хрен, за проблема с теми детьми? – тихо спрашивает Гжеся Миколай.

– Прячет, а не то бы их давно забрали. Я тоже должен был так сделать, – отвечает Гжесь, пожимая плечами. Подходит к печи, снимает крышку с чугунного казанка, нюхает.

– Значит, не такой уж он и чокнутый, – говорю я тихо.

– Может и не такой, – отвечает Гжесь.

Есть тут еще какой-то запах – кроме мыла и бензина. Какой-то другой. Но настолько же химический. Встает над полом – словно роса, на миг мне кажется, что его даже видно, словно белую пыль.

Я задумываюсь, откуда у него деньги. Откуда – на бензин? Откуда у него еда? Его дети маленькие и испуганные, но чистые. Кто-то должен ему помогать. Или он помогает себе сам – не пойми каким образом.

– Они ведь и в школу не ходят, – говорю я. Только сейчас вижу: на подоконнике, между баночными крышками, служащими подсвечниками, и цветочными горшками, лежит длинный ржавый клинок, среднее между ножом и мачете, весь в свежей земле.