— А может быть, вас пошлет заводская организация делегатами на районную конференцию…

Оба смущенно потупились, но одновременно и загорелись хорошей мечтой о настоящей партийной работе.

Была уже ночь, когда мы вышли от добровцев. Как много мы побродили сегодня! Какой это был долгий день! Перебираю его в памяти: утро, просыпаюсь в чайной; бегу на явку, праздник на улице, воздушные шары, волнующие, чудесные новости на явке, мы идем на вербное гулянье, птичка не взлетела, я брожу вокруг рабочих спален на Серпуховской; вот Никанор Никанорович, вот кондитеры, а вот милые Костя и Теря. Я люблю такие полные дни. Ноги еле волочатся, а все существо возбуждено, и так не хочется, чтоб кончался этот бесконечно долгий день. Что-то еще бы сделать, куда-то пойти, полететь…

А безлунная весенняя ночь сияла синим светом. Завернул крепкий мороз. Звезды горели и пылали по-зимнему.

— И у добровцев тоже огонь критики… Весело, Павел?

— Да, Клавдюша, весело. Но я думаю сейчас о другом. Представляешь ли ты, что такое партийная идейность и какой могущественной притягательной силой она обладает! Она увлекает, втягивает, вдохновляет! А что ребята критикуют — значит, берутся везти, а коль все возьмутся, то вывезем, конечно; не можем не вывезти. Не нравится критика только тем, кому собственное самолюбие дороже дела.

Было поздно. Но Клавдия решила все-таки идти ночевать к отцу.

— Он будет мучиться, тревожиться, если я не приду. Он же передал, что будет ждать меня сегодня. Папа ревнует меня и стал теперь так обидчив, обязательно спросит меня: «Неужели тебе, дочь, не любопытно узнать, что у меня вышло в Петербурге…» Конечно, папа будет оскорблен до глубины души, если не приду. А шпики!.. Ну что же: зайду не с улицы, а с переулка, куда выходит наш садик. О том, что можно зайти с переулка, эти шпики и не догадаются… там есть калиточка, а от нее тропа, которую проторила Степанида, когда ко мне приходила.

— Да, мне Груша показывала: тропочка через весь сад, от калитки до самой террасы. Но если появились шпики, то ночью возможен визит, и зацапают тебя. Решительно настаиваю: не ходи!

— Ты не прав. Шпики подождут-подождут, увидят, что не возвращаюсь, и отложат: зачем в дом врываться, когда меня нет? Ясно вам, милый Павел, или не ясно?

Она взяла меня под руку. Нам обоим хотелось молчать. Синева неба была густая, как бывает ранней весной. Я шел и думал. Почему-то всплыли в памяти слова Герцена, давно запавшие мне в душу: «Внешняя сторона жизни никогда не рисовалась светлой в наших фантазиях: обреченным на бой с чудовищной силой, успех нам казался почти невозможным». Совсем не так у нас, успех ощущается близким, и кажется даже, что он стоит где-то рядом, у порога, и вот-вот войдет и скажет: «Я пришел, ибо каждый ваш шаг готовил и приближал мой приход». И «внешняя сторона жизни» стала для нас светлой, какие бы беды с нами ни случались.

Я думал о наших отношениях с Клавдией. Я не знаю, как их назвать, но они дороги мне, я счастлив ими, и я до самой глубины искренен с Клавдией. Она, кажется мне, также беспредельно правдива со мной. Но отчего я ощущаю какую-то принужденность? Мы любим друг друга и стыдимся, боимся, избегаем близости, и оттого мы говорим друг другу как будто не свои слова — не от всей души, а играем какие-то сочиненные роли и все оглядываемся: не сбились ли со своих ролей?

Вот и забор садика. Вот и калитка в заборе. Переулок мертв, — ни души, ни скрипа шагов. Здесь и звезды будто молчаливее и тише, не переливаются, не мигают.

Пробуем открыть калитку, но она не открывается, очевидно завалена со стороны сада снегом. Что же делать? Клавдия решает перелезть через забор.

— Почему я не перелезу? Вот вздор какой! Конечно, перелезу.

Находим место, где забор пониже. Клавдия просит меня отойти и не смотреть, как будет перелезать.

Мы прощаемся. Я долго держу ее руку в своей. Мне хочется ей сказать, что я сейчас думал о наших отношениях… И я не нахожу, в какие слова это облечь. Может быть, и она думает о чем-то подобном и тоже ищет слов?.. Мы стоим и не можем расстаться. Оставить ее сейчас — это значит скрыть от нее очень важное; не будет ли это похоже на измену чему-то дорогому?

Но надо же проститься… Мне хотелось бы поцеловать ей руку, она так беспредельно дорога для меня…

— Ну, прощайте, — говорит она с обидой в голосе, наверное потому, что я молчу долго и глупо.

С отчаянием отхожу в сторону и говорю:

— Перелезай, я не гляжу. Только подожду, как тебе удастся…

Она пробует несколько раз, но подтянуться до самого верха не удается, — забор не так низок, как казалось. Пробует еще и опять соскальзывает вниз, поцарапав руки. Ну, еще раз. Нет, вижу, ничего не выходит.

Это в конце концов становится опасным: могут застигнуть. Не лучше ли уйти? Но она ни за что не уйдет, отец ждет ее.

— Я помогу тебе перелезть… Согласна? Я наклонюсь, как при игре в чехарду, и упрусь руками себе в коленки. А ты становись мне на спину…

Она по-детски рассмеялась:

— Я же тяжелая, я тебя раздавлю!..

Попытка удалась сразу же. Нагнувшись, чувствую, что вот она касается меня, опирается, стала ногою мне на спину, поднялась, влезает — и уже на самом верху забора. Я нагибаюсь ниже, безотчетно чего-то стыдясь.

Вот она уже по другую сторону забора, в садике. Я слышу ее смех, взволнованный, растерянный. Я тоже растерян, я тоже взволнован. Что-то случилось… Я все еще ощущаю, что держу ее на себе, хоть и было это всего одно мгновение… Конечно, что-то новое возникло между нами.

— Ну, прощай, Павел, — говорит она из сада, подойдя близко к забору.

— Протяни мне руку, Клавдия…

Она протягивает. Стоя по сю сторону, я могу только коснуться кончиков ее пальцев, а мне хочется крепко сжать всю кисть. И вдруг моя нога находит незаметный глазу выступ в заборе; я приподнимаюсь, цепляясь за верх, и быстрым взмахом перелетаю в садик. Спрыгиваю возле Клавдии, она неожиданно пускается бежать от меня.

Вот я почти настиг, но споткнулся. Клавдия останавливается, оглядывается, как будто поджидает меня, и я ловлю ее уже у самой террасы.

Я схватываю ее, начинаю целовать. Она резким рывком откидывает голову назад, но я не отпускаю. Когда мы опомнились, она опустилась на низкий порожек террасы, села и закрыла глаза.

А