Рабочие с бумагопрядильни жили на Тульской улице, довольно проезжей и людной. Сегодня, по случаю праздника, улица «гуляла»: двери казенок, трактиров, пивных беспрестанно визжали и скрипели, то и дело вваливались и вываливались из «заведений» шумные компании. Звуки гармони, ругань, оплевки подсолнухов летали в воздухе.

Дела наши у прядильщиков сложились совсем иначе, чем предполагал я. Это были старые знакомые Василия — в годы подъема дружинники, боевики, а затем отошедшие от партийной работы, когда по постановлению пятого съезда партии боевые дружины начали свертываться.

Я приготовился к тому, что натолкнусь на «боевистские» крайности.

Нас встретил парень лет двадцати.

— Дядя Никанор, — крикнул парень в задние сени, — к тебе пришли.

На зов вышел человек лет пятидесяти с лишним — голова лысая, бритый подбородок, на ногах опорки, рукава рубахи высоко закатаны, ворот расстегнут.

— А позвольте узнать: к кому, от кого и по какой надобности?

Человек этот и оказался нужный нам Никанор Никанорович. Он два раза переспросил у нас пароль. Задал несколько вопросов, как будто интересуясь житьем Василия, а на самом деле для проверки. И только когда удостоверился, что мы именно те, кого ему обещал прислать Василий, пригласил:

— Садитесь, пожалуйста. Мы живем целой артелью, восемь нас человек вот в этой комнате, и харчи держим вместе, все однодеревенцы, земляки, и все прядильщики, люди, конечно, свои, но не все одинаково надежны… есть и такие, что язычок длинен и у которых, как говорится, в известном месте вода не держится… Вы тут присядьте, минутку погуторьте с моим племянником, — Митей зовут, вон какой вырос, настоящая коломенская верста! — он молчалив, всего стесняется, но вы его расшевелите, а я минутой пойду приберусь в сенях… Стираю, знаете, сам, не сказать — из бе́режу, а потому, что мужчина, если руки приложит, всегда простирает лучше женщины — мускул крепче, нажимистее.

С Митей разговора не получалось, он только краснел, покашливал, покрякивал и во всем поддакивал.

Зато дядя Никанор, появившись, сразу атаковал нас:

— Ну что ж, слышал, дела-то у вас не ползут, не лезут… а? Как вам — не знаю, а мне причина ясна.

Я подумал: сейчас пойдет доказывать, что нужны «боевые» действия, нужно оружие. А услышали мы совсем иное:

— Вы, значит, будете самый Павел? Так вот-с, товарищ Павел, вы не хуже меня должны знать такого Александра Федотовича Благова. Хорошо-с. Не будь чего другого, я бы его даже поставил вам, извините, в пример! Меня этот Александр Федотович и разгорячил. Возьмите — и появился-то он в Москве у нас совсем недавно, а я уже слышал его, кабы не соврать, не менее пяти раз. А вы? Видел я вас, слышал, как схватились с Благовым на собрании в профессиональных союзах. Все было по чести и правильно. И всыпали Благову. А продолжение? Продолжения-то и нет, — как нырнули в воду — только пузыри… Нет, нет, это не работа. В недостаточности вы держите работу в профессиональном движении, в кассах взаимопомощи или бы на Пречистенских курсах… в недостаточности. Это вам говорю я, который грешил по части шатания налево… и потом много передумал, много взвесил. Нет, вы того не доказывайте, что, мол, полностью признаете важность и прочее тому подобное. Мне не рассуждения правильные, а работу настоящую дай. Вот мой к вам критический принцидент.

По-видимому, «принцидент» значило у Никанора Никаноровича «претензия».

— Чем меня этот Александр Федотович разгорячил? Ох, думаю, стрекач! И неужели наши, большевики замоскворецкие, не могли бы здесь, в профессиональном союзе, вместо этого стрекача добиться и завоевать наше большевистское большинство? Ну, скажите мне! Не стыдно это нам? И про себя решил я тогда: довольно, будет мне на печи сидеть, иду в партийную работу. Только есть у меня тут один сучочек, хорошо обсудить бы с вами. — Никанор Никанорович приостановился, взглянул на Митю, заколебавшись. — Ну-ка, Митюха, сгоняй, брат, за папиросами.

По уходе племянника Никанор Никанорович стал критиковать нас еще резче:

— Рабочие-большевики теперь вполне поняли, как Ленин учит сочетать нелегальное с легальным, и даже вот такие поняли, как я, стоявшие с Василием за экспроприации, рабочий-то понял, а организация мало идет навстречу такому пониманию…

А «сучочек», о котором Никанор Никанорович не хотел говорить при Мите, заключался в большой обиде на организацию.

— Почему не привлекаете к работе Прошку?.. Мы же его знаем. Вы только на словах даете отпор клеветникам, а на деле поступаете точно, как они… Все вот говорят, что людей не хватает на работу в легальных. Не людей, а смелости и уменья кое-кому из наших товарищей не хватает. Духу не у всех хватает вразрез ликвидаторам пойти. Плохо вы рабочим верите. Оглядываетесь, сомневаетесь, что вас-де не поймут, скажут, зачем, мол, подозреваемого в работу допускаете. Ну, нет, рабочий нынче не меньше кого другого все понимает. Он понимает и то, откуда и зачем клевета на большевиков в ход пускается… Вы одного, дружки, не забывайте: рабочий класс высший курс наук прошел в пятом годе! Вы скажете мне: есть новенькие, не тронутые наукой пятого года. Правильно, да не совсем правильно: и новенькие нынче не такие новенькие, как до пятого года были. Теперешний-то новенький, если он из рабочей семьи или в фабричном котле варится, как он ни будь молод, а от отца, от матери, от брата, от сестры, от дяди, тетки уж чего-нибудь да наслушался о пятом годе. Воздухом он пятого года надышался, как сказку родную, любимую заучил, о делах тех геройских.

Никанор Никанорович понизил голос, заговорил шепотком:

— Митю моего видали?.. У него мечта — что бы такое совершить на манер, как совершали старшие в пятом годе… Но, сами понимаем, работа с новенькими нужна, и начинать ее надо исподволь, с азов. Опять скажу о племяннике: уж очень робок, не имеет веры в себя, увидел вас — небось весь сомлел от радости и от страха. Скорей возьмите его в пропагандистский кружок какой-нибудь… Одного моего наставления ему мало, а пусть почувствует, что он в организации и что придет время — дело настоящее поручат. У меня об этом еще забота оттого, что пропасть парень может, мечта у него есть на большое, а, гляди, может от одной своей робости в стороне остаться, надо ему смелость дать: забит был с детства и по привычке все за человека себя не считает. А ведь читает страсть много и знает немало. Вот и надо его вовлечь. Как войдет в организацию, осмелеет и крылья себе нарастит.

Я предъявил Никанору Никаноровичу тоже свой