на войне, куда лично же и хотел, то непременно он должен будет умереть при каких-нибудь иных обстоятельствах, либо же в противном случае ему предначертано жить до старости.

Лисан, которая и поддерживала брата, говоря, что он поступает благородно и честно, и всячески ненавязчиво пыталась отговорить его от этой затеи. Узнав о назначении его приближенным князя, она слегка притихла, зная, что люди такого положения редко вступают в бой и чаще всего вовсе первыми покидают опасные участки.

Вдруг разговор зашёл о самой Лисан. Мендель, который всегда питал к юной баронесске — так он её звал — любовь и симпатию, и заботился о ней с ранних лет, заметил, что настроение девушки неоднозначное. Глаза потерянные, словно что-то ищущие, речь обрывистая, руки мокрые и холодные, — обнаружил брат. Он бы и подумал, что она всего лишь заболела, но знал-то он её превосходно, даже больше её же отца. Если бы она захворала, то так бы и сказала. Тут дело в более глубоком — в душе. Мендель так и спросил: Что тебя гложет, баронесска? И не прячь от меня правды, я же все равно все чувствую.

— Ох, братец… Я и сама знать не знаю, что такое… — ответила она надорванно, устало, хрипло. — Я поначалу думала, что дело в тех ужасах на турнире, но затем поняла, что нет — не в них! Я постоянно вспоминаю того юношу, который единственный пощадил своего противника. Я помню его ещё с нашего вечера до начала всего этого военного кошмара… Он тогда мне показался странным и блеклым, загадочным, а сейчас я увидела его… по-иному. Уже другого! Понимаешь? Он словно и был другой человек, понимаешь? Это меня удивило, но более того! Ты бы видел, как он красив, смел, умен, благороден! Это всё в его глазах и устах я увидела за то мгновение на арене, словно и не секунду это было, а вечность! Господи, что же это, Мендель…

— Деточка моя, баронесска… это любовь! — выдал он весело и нежно. Поцеловал её лоб, потрепал волосы, которые она долго и тяжело расчесывала и укладывала каждое утро. Он знал, что её это раздражает, но именно это его и подзадоривало.

— Да?! — выкрикнула она, не веря, что брат мог такое сказать. А затем от счастья запрыгала по комнате, смеясь и ликуя как маленькая девочка. Она знала, что это абсурдно в ее возрасте, но при Менделе она всегда вела себя так, будто была младше своих лет.

— Зендей, какого это полюбить?

— Это больно.

— Всегда?

— Наверное, нет. Но я полюбил по-настоящему всего раз, и тогда было больно.

— Зендей.

— Что, Эди?

— Я полюбил…

— Я знаю, брат.

— Она великолепна.

— Да, она всегда великолепна, когда настигает тебя.

— Что?

— Ничего. Давай спать.

Какое-то время молчали.

— Эди, ты меня простишь?

— Простил. — Это была неправда, но Адияль до последнего не сознается в этом.

XII.

Первые стычки военных сил случились рано утром, когда подавляющая часть коалиции Лерилина и Невервилля ещё спала. А уже с рассветом практически на всей площади пограничных территорий звенела сталь клинков. По виду солдат уже заранее стало возможным определить явного фаворита в конфликте. Снаряжение, оружие, вера в правое дело, уверенность и устремленность военных северно-южной коалиции двух держав значительно превосходила все перечисленные характеристики у войск Дэргана.

Гефест Гербинский наблюдал за ходом боя, сидя прямо посреди кургана, рассматривая горизонты долин его родного дома.

— Ваше Высочество, вы бы всё-таки не сидели спиной к врагам… Опасно! — сказал адъютант князя.

— Да, да. Парень, как, бишь, звать тебя? — спросил Гербинский, даже не оглянувшись на юношу.

— Мендель Лузвельт, Ваше Превосходительство… Всё же я бы рекомендовал вам перейти в более безопасную позицию… — нервничая, настаивал адъютант.

— Тихо. Слышишь? — Он прислонил палец к губам, его взгляд расплылся. — Это шум моря, друг мой! Моря! Бывал ли ты когда-нибудь у моря?

— Нет, право, я всё же не понимаю… — трепетал Лузвельт, прыгая с одной ноги на другую.

— Тише. На войне само важно сохранять спокойствие, наслаждаться мгновением жизни и возможности даровать или отбирать эти мгновения у других. — Он наконец обернулся, томно выдохнул и обнаружил до сего момента незримые полчища воинов, скачущих на конях, кричащих невнятные и, как правило, дикие фразы, боящихся и убивающих. Он встал, подошёл к Лузвельту, поцеловал его в щеку, чем в крайней степени смутил и озадачил парня, и произнёс: — Войны начинают короли, а вершат их солдаты. Верно, так должен думать каждый король, но не тот, чья совесть чиста. Я иду в бой, друг мой. Потому передаю командование тебе. Знаю я отца твоего. Поистине великий и смелый человек. Значит, и на тебя положиться можно.

Гербинский достал меч и ринулся в толпу, голося на всю долину: За Лерилин! За Родину и за честь!

А его адъютант остался у пункта командования, заняв место Верховного Главнокомандующего коалиционным дивизионом первого сопротивления.

Где-то в этот же промежуток времени в дальней части находился корпус под командованием Вэйрада Леонеля и его помощника генерала Фирдеса Отсенберда. Их батальон в количестве двух сотен воинов справлялся в высшей мере хорошо. Потери если и были, то так незначительны, что и опознать их не получалось. Враг практически в первый же час был наголову разбит.

В бою не участвовали лишь Вэйрад, так как обязан был выполнять функцию командующего, и Адияль, которого к сражению не допустили. Причиной тому, по словам командующего полком, являлось то, что он уже довольно жизнью зазря рисковал.

Однако и необходимости в этом не было: сражение подходило к концу. Фирдес Отсенберд доложил:

— Враг повержен, остатки бегут, а наши ликуют, Вэйрад! — счастливым тоном продекларировал он. — Мы всё же смогли!

— Война не окончена, это лишь маленькая победа, — сухо отметил Леонель.

— Не будь таким уж суровым, мы проделали непростую работу для того, чтобы одержать верх хотя бы в этом маленьком бою. Это уже повод для радости, Вэйрад. — Отсенберд явно переживал за настроение товарища. На протяжении нескольких месяцев генерал Леонель мало улыбался, часто плакал и нередко кричал в голос, когда его никто не видит. Правда, Фирдес замечал столь неоднозначные повадки товарища. А что ещё важнее — слышал. Это вопль безвыходности, подобный тому, который вырывается у зверя, которого загнали в угол. Так и было. Отсенберд прекрасно понимал, что Вэйрад Леонель — великий воин и стратег, один из тех, кто несёт на своих плечах веру в победу и одаряет ею других. Но и он не вынослив до такой степени, чтобы снести весь груз ответственности, который возложен на него. Семья