Шрифт:
Закладка:
А Наденька, закончив историю, не стала спрашивать у Владимира совета, как не стала и жаловаться на трудности, а, умиротворив душу исповедью, сказала с улыбкой, как бы приглашая Пирошникова посмеяться над собственным неразумием:
— Слишком все сложно, правда? И глупо... Давайка, спи.
Однако, произнеся такие слова, Наденька внимательно следила за молодым человеком, ибо в глубине души опасалась сейчас легкого тона или пренебрежения. Пирошников не стал ничего говорить, а лишь обнял Наденьку за плечи и с минуту не отпускал. Поначалу он искал слова, но все они казались ему неподходящими, а затем, почувствовав, что никаких слов и не нужно, что между ним и Наденькой установилось доверие, которое может обойтись без объяснений, Владимир успокоился, и теперь его спокойствие и участие передавались Наденьке непосредственным, хотя и таинственным путем из души в душу.
Наденька встала и отошла к дивану, пожелав Пирошникову спокойной ночи, а он вытянулся на одеяле, пребывая после услышанной истории в ясном и гармоничном состоянии духа, как будто что-то уже решилось для него и стало понятным, хотя мысли еще не дошли до этой ясности понимания.
Глава 18. ГОЛОС
Пирошников проснулся под утро и открыл глаза. Он прислушался к стуку будильника — и понял вдруг отчетливо, что когда-нибудь умрет. Он представил себя лежащим в земле на глубине двух метров под ее поверхностью; почувствовал всю тяжесть этой земли на груди, на руках, на лице — и ему сделалось страшно. Он подумал, что без него мир не изменится, и это навсегда. Навсегда!.. Такой неотвратимостью повеяло от этого слова, что у Пирошникова дрогнул подбородок и комок подкатился к горлу...
Кажется, нет хуже и томительнее этих предрассветных часов, когда небо за окном еще черным-черно и все предметы в комнате видятся расплывчатыми и незнакомыми; когда совесть против твоей воли просвечивает тебя и нет никакой в ней жалости, и нечем перед нею оправдаться. В такие минуты она способна говорить, будто бы отъединяясь от тебя, словно бы из другого мира. Это ее время.
Напрасно Пирошников прикрыл глаза, надеясь вновь уснуть. Собственный его голос уже звучал в ушах тихо, но непреклонно, и от него некуда было деться.
«...Если смерть неизбежна, какое значение имеет твоя судьба? Зачем ты мучаешься в поисках выхода? Зачем ты мучаешь других, вовлекая их в бессмысленную и жалкую игру собственной жизни? Чем ты можешь отплатить им?
Ты всегда верил, что жизнь — по крайней мере, твоя — имеет смысл, но никогда не задавал себе труда найти его. Ты полагал, что смысл будет дан тебе так же естественно, как была дана сама жизнь. Более того, ты рассматривал остальной мир лишь с точки зрения твоего смысла жизни. По существу, все, что тебя окружало, начиная от камней и деревьев и кончая близкими людьми, было декорацией, фоном, на котором разыгрывалась трагедия твоей жизни. Ты искал занятие души, способное сравниться по значению с фактом телесной смерти,— и не находил его. Все казалось тебе мелким и недостойным, потому что ты неправильно задал условия задачи. Ты решил противостоять в одиночку.
Мир для тебя состоял из суммы одиночеств, причем только одно из них — твое собственное — заслуживало внимания и скорби. Никто не был твоим должником, но и ты никому не был должен. Ты считал это справедливым, забывая или не замечая того, что всю жизнь, начиная с рождения, ты потихоньку брал в долг.
Тебе не нравилось это слово. Оно предполагало в себе, как ты думал, систему нечистых обменов по принципу «ты — мне, я — тебе», которые никогда не бывают эквивалентными и ведут к зависимости одного от другого. Ты не хотел никому быть должным, считая, что только так можно сохранить свою свободу. Но ты забыл о другом, высшем значении слова «долг», предполагающем душевную необходимость отдачи не тому, у кого брал, а тому, кто нуждается и бедствует.
И ты незаметно брал в долг именно у тех, кто не помышлял о скором возврате и кому ты уже не можешь вернуть, но вернуть все же необходимо — другим.
Ты брал в долг у матери. Каждый день, каждую минуту твоего детства в тебя тихо переходили ее доброта и любовь. Она отдала их все без остатка, а отдав — умерла. Ее уже не вернуть.
Ты брал в долг у отца, который разбудил в тебе честолюбие и упрямство, стремление к независимости, обернувшееся потом против него самого. Ты не захотел вернуть ему долг теми ценностями, в которые он верил,— славой, деньгами, властью — но не вернул и любовью.
Ты брал в долг и у тетки, провожавшей тебя в школу, готовившей обеды и стиравшей белье. Ты не замечал этого, не замечал и ее саму, считая глупой и провинциальной. Ее бесхитростная любовь потом долго царапала тебе сердце, напоминая о себе в виде полуграмотных поздравлений ко дню рождения или Новому году, которые приходили из Таганрога.
Ты брал в долг у женщин, которые тебя любили, у книг, которые научили тебя думать, у города, в котором родился.
Наконец, ты брал в долг у своей страны и народа и, какую бы ненависть к красивым словам ты ни испытывал, это — правда.
Но все это как бы тобою не замечалось, было в порядке вещей. Ты отодвигал выплату своих долгов, считая их незначительными, хитря, обманывая себя тем, что пока не время. Ты свалил все на свое блистательное предназначение, которое позволит тебе рассчитаться со всеми одним махом, когда оно исполнится. Почему-то исполнение предназначения представлялось тебе достаточно кратковременным актом.
Но в чем же оно состоит на самом деле, твое предназначение? Пора в этом разобраться.
Начнем издалека. Твоя жизнь была когда-то мельчайшей клеткой, начавшей свой путь с удивительной целенаправленностью. Ей было необходимо сделаться живым человеком. Может быть, отсюда нужно вести твое предназначение? Но вот ты появился на свет и стал расти, и в это время у тебя имелась также вполне определенная цель. Ты был предназначен стать разумным человеком. И ты им стал.
Далее твое предназначение состояло в том, что ты должен был обзавестись так называемой душой. Это очень и
