— Поди скажи им, чтобы не шумели. Разбудят ребенка,— попросила Наденька, и Пирошников вышел в коридор.

Там горела лампочка, музыка прямо таки ударяла в уши, причем доносилась сразу отовсюду. Игралось старое танго «Брызги шампанского». Владимир рванул дверь мастерской, где его глазам открылась следующая картина. В центре комнаты, рядом с газетой-самобранкой, на которой стояли пустые уже бутылки, располагался граммофон, поблескивающий крутящейся и шипящей пластинкой. Рядом с ним танцевали дядюшка с бабкой Нюрой — танцевали, взявшись за руки, как танцуют кадриль, причем бабка Нюра поминутно хихикала в кулачок. Приятели Кирилла сидели, обнявшись, на одной раскладушке, а сам Кирилл лежал на другой, закинув ногу на ногу и закрыв глаза. Георгия Романовича в комнате не было.

Пирошников шагнул к граммофону и наступил ногой на пластинку, отчего та крякнула и сломалась.

— Хватит! — сказал он в ответ на недоуменный дядюшкин взгляд.

Дядя Миша горестно вздохнул и поплелся к выходу, а старушка, пробормотав свое обычное «господи!», засуетилась, приводя граммофон в порядок и закрывая его.

— Брось, старик! — раздельно произнес Кирилл, приподнимая голову, которую, впрочем, тут же уронил обратно на подушку. В мастерской воцарилась тишина.

Пирошников вышел и направился в кухню. Там приводил себя в порядок дядюшка, который, вывернув шею, сунул лицо под кран, одновременно умываясь и поглощая ртом воду. Пирошников повернул обратно и зачем-то приоткрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. На этот раз пол имел форму вогнутой поверхности, попросту говоря, ямы, в низшей точке которой, у столика с горящей свечой, сидели в креслах Георгий Романович и соседка. Лариса Павловна обернулась и, вынув изо рта сигарету, сказала презрительно:

— Закройте дверь, молодой человек! Вы с ума сошли!

Пирошников криво усмехнулся и последовал далее, где был встречен бабкой Нюрой, которая все еще находилась в прекрасном расположении духа. Она поманила Владимира к себе и, не говоря ни слова, выдвинула верхний ящик комода. Внутренние его стенки оказались оклеенными серебряной бумагой, но интерес был не в этом. Ящик показался Пирошникову слишком уж глубоким, и, подойдя ближе, он заглянул в него, надеясь увидеть дно. Дна он не обнаружил, но зато в конце этой длинной, покрытой серебром прямоугольной трубы ему открылся миниатюрный мирок, напоминавший репродукцию какой-то картины Брейгеля-старшего, однако с движущимися фигуркам и Фигурки эти в полном молчании предавались веселью : они наливали друг другу вино, чокались, кивали головами, улыбались, падали под столы, снова улыбались, пошатывались, засыпали, улыбались опять и опять наливали себе вино. Это напоминало вечное движение.

— Старинная вещь. От прабабки досталась,— значительно произнесла старушка и задвинула ящик.— А ты, батюшка, иди-ка спать. Притомился небось.

Пирошников, и вправду утомленный, вернулся в Наденькину комнату, где при свете ночника нашел одеяло, расстеленное на полу рядом со шкафом, а на одеяле подушку. Наденька уже спала на самом краешке дивана, лежа в халатике поверх одеяла Толика. Владимир скинул ботинки и повалился на приготовленную постель.

Глава 17. ИСТОРИЯ НАДЕНЬКИ

Несколько минут Пирошников неподвижно лежал на спине, вонзив взгляд в потолок и заново переживая только что происшедшие события. Господи, как это все надоело! Как хочется простой и счастливой жизни! Ведь кто-то, по всей вероятности, живет полно, занимает свое — и только свое — место, у него есть дом, близкие люди, работа; этот кто-то выполняет свое прекрасное предназначение — да! да! — а не валяется где-то в чужих домах, на чужом полу. Пирошников сел и обхватил руками колени. Тоска, тоска!

Он повернул голову к Наденьке и тихо позвал:

— Наденька, ты спишь?

— Нет,— ответила она, не открывая глаз.

— Плохо мне...— сказал Владимир.

— Думаешь, тебе одному? — сказала Наденька и открыла глаза. — А это не так. Вот посмотри: рядом спит мой сын, а ему даже не снится, что я его мама. Тебе это понятно?

Молодой человек в растерянности взглянул на нее, ибо слишком неожиданным было признание. То есть, конечно, после слов Ларисы Павловны, сказанных во время скандала, можно было бы что-то предположить, но, во-первых, слова эти могли быть лживыми, а во-вторых — при чем здесь Толик? Да и по возрасту вряд ли могла Наденька быть его матерью.

А она, между тем, поднялась с дивана и, отошедши к окну, закурила, выпуская дым в приоткрытую форточку. Пирошников молча ждал продолжения, которое, как он чувствовал, должно было последовать. Наденька выкинула сигарету, не докурив, и подошла к молодому человеку.

— Я тебе расскажу, раз уж заикнулась... Можно? Теперь уж все равно. Надо кому-то рассказать, понимаешь?

Она уселась на одеяле рядом с Владимиром, поджав колени к груди, и начала свой рассказ ровным и, казалось, совершенно спокойным и бесстрастным голосом.

А история ее, особенно в первой части, была непритязательна, печальна и обыкновенна. Лет семь назад, когда Наденьке было пятнадцать лет, она полюбила. В ту пору она только начала девятый класс, а полюбила, как водится в пятнадцать лет, впервые в жизни.

Она влюбилась в молодого человека, который был старше ее лет на шесть и работал рентгенотехником в районной поликлинике. Там, собственно, они и познакомились, когда Наденька со своим классом проходила сеанс флюорографии. Надобно сказать, что Наденька воспитывалась в семье чрезвычайно строго, поскольку ее родители были учителями в той самой школе, где она училась. Отец был директором школы и преподавал историю в старших классах, а мать Наденьки учила детей литературе и русскому языку. Таким образом, Наденька с детства была воспитана на примерах романтической любви из литературы девятнадцатого века, что само по себе, конечно, прекрасно. Однако вопросы, сопутствующие, если можно так выразиться, романтической любви, в семье не обсуждались, они находились под запретом, а вне дома Наденька никаких сведений не почерпнула. Так уж случилось... То есть она знала, конечно, каким путем продолжается человеческий род, но только так, в общих чертах. Родная сестра Наденьки Вера, будучи на девять лет старше ее, тоже не внесла в этот вопрос ясности, поскольку находилась на позициях матери. Тем более, Вера как раз в то злополучное время вышла замуж и уехала на Крайний Север. Так Наденька осталась совсем одна, а делиться сердечными тайнами с подругами она не имела привычки.

Наденька полюбила, и золотая пора осени пронеслась для нее как на крыльях, поскольку рентгенотехник соответствовал ее представлениям о романтическом возлюбленном. Было в нем нечто от Андрея Болконского, с той лишь разницей, что