Шрифт:
Закладка:
XI. После этих его слов Коллатин, вознегодовав и жалуясь на нанесенное оскорбление, все время называл Брута коварным лжецом и предателем друзей, оправдывая себя тем, что на него клевещут, и прося защитить племянников, а не устраивать против него всенародного голосования. Тем самым он еще более рассердил народ и всем сказанным вызвал страшный шум. 2. Когда граждане рассвирепели, не приняли оправданий Коллатина и не одобрили его просьб, но потребовали провести среди них голосование, Спурий Лукреций, тесть Тарквиния, человек, почитаемый народом, опасаясь, как бы Тарквиния не лишили власти и отечества за его высокомерие, попросил слово у обоих консулов и впервые, как говорят римские писатели, получил это право: ведь тогда у римлян еще не было в обычае, чтобы частное лицо выступало с речью в народном собрании. Он обратил свою просьбу к обоим консулам сразу, уговаривая Коллатина не раздражаться и не удерживать против желания граждан ту власть, которую получил по их доброй воле, но отдать ее добровольно, если давшие эту власть предпочитают отобрать ее, и не словами, а делами опровергать возведенные на него ложные обвинения. Он уговаривал его переселиться в какое-нибудь другое место со всем своим имуществом на то время, пока общественные дела не успокоятся, если народ разрешит это. Затем он просил Коллатина принять во внимание также и то, что по своей природе все склонны сердиться не на уже совершенные несправедливости, а на лишь предполагаемое предательство, считая более благоразумным остерегаться именно предательства, пусть даже и из напрасных опасений, нежели позволить пренебречь им, рискуя погибнуть. 3. Брута же он убеждал не лишать насильно родины с позором и бесчестьем своего коллегу, вместе с которым он принял наилучшие для государства решения. Однако если Коллатин сам осмелится сложить свою власть и добровольно покинет отечество, то следует позволить ему спокойно уложить в дорогу все свое добро и прибавить ему какое-нибудь подношение из государственной казны, чтобы он имел в качестве утешения в своем несчастье подарок от народа.
XII. В то время как Лукреций посоветовал это обоим консулам, и граждане одобрили его речь, Коллатин долго оплакивает себя — он, дескать, не совершив никакого преступления, из-за сострадания к родственникам будет вынужден покинуть родину, — и в конце концов слагает с себя власть. 2. Брут же, поблагодарив его за то, что он принял наилучшее и самое полезное и для него самого, и для города решение, просил Коллатина не держать зла ни на него, ни на отечество, но переселившись в другое место, почитать покидаемое отечество, не участвуя ни в чем: ни в делах, ни в речах его врагов. Он просил также, принимая пребывание вне отчизны как переселение, а не изгнание или высылку за границу, быть телом с теми, кто примет его, но душой с теми, кто его провожает. Посоветовав это Коллатину, он убеждает народ дать ему в качестве дара двадцать талантов и сам прибавляет пять талантов из собственного имущества. 3. Тарквиний Коллатин, встретив такую судьбу, удалился в Лавиний, метрополию рода латинов, где и умер, дожив до старости. Брут же, считая что ему не должно править одному, и чтобы избежать подозрения граждан в том, что он изгнал своего коллегу из отечества, поддавшись желанию монархического правления, призвал народ на поле, на котором для римлян привычным было выбирать царей и других магистратов[574]. И народ выбрал Публия Валерия[575], потомка, как я уже говорил[576], Валерия Сабина, человека достойного одобрения и почитания за многие другие черты характера, но более всего за независимый образ жизни. Ведь есть в нем некая доморощенная философия, которая проявилась во многих его делах, о которых я расскажу немного позже[577].
XIII. Сразу же после этого консулы, действуя с полным единодушием во всем, предали смерти всех участвовавших в заговоре по возвращению изгнанников, а донесшего о заговоре раба наградили свободой, предоставлением гражданских прав и большой суммой денег. Затем, проведя три полезнейших и прекраснейших для государства мероприятия, они привели всех граждан города к согласию и ослабили враждебные группировки. 2. Установления этих мужей были следующими: прежде всего они выбрали из плебеев наилучших, сделали их патрициями и за их счет увеличили сенат до трехсот человек[578]. Затем, собрав имущество тиранов, они выставили его на всеобщее обозрение граждан, позволив, чтобы каждый из них владел стольким, сколько кто возьмет[579]. Землю же тиранов, всю, которую они имели, консулы разделили между теми, кто не имел никакого участка, исключив только одно поле, которое находится между городом и рекой[580]. Ведь римляне еще прежде постановили, чтобы оно было посвящено Марсу и использовалось как луг для выгула лошадей и как наиболее удобный гимнасий для юношей, занимающихся упражнениями с оружием. Я считаю, что самым большим доказательством того, что это поле и прежде было посвящено этому богу, но Тарквиний присвоил и засевал его для себя, является то, что сделано было тогда консулами с урожаем, собранным с него. 3. Ведь позволив народу увезти и унести все, принадлежащее тиранам, консулы не разрешили забрать ничего из зерна, выращенного на этом поле, — ни из оставшегося после жатвы, ни из уже убранного, — но постановили, чтобы хлеб был брошен в реку, как проклятый и совершенно негодный для того, чтобы вносить его в жилища. 4. И теперь еще видимым памятником события того времени является большой посвященный Асклепию[581] остров, омываемый со всех сторон рекой. Рассказывают, что этот остров возник из куч сгнившей соломы, а отчасти и из прибитого к нему рекой ила. Консулы разрешили бежавшим с тираном римлянам возвратиться без всякого наказания, простив всех ошибавшихся и ограничив срок возвращения двадцатью днями. Если же кто не смог вернуться в этот заранее определенный срок, то для тех консулы определили в качестве наказания вечное изгнание и конфискацию их владений. 5. Постановления этих мужей заставили тех, кто взял что-либо из имущества тиранов, предпочесть всякую опасность ради того, чтобы у них не отняли обратно те имения, которыми они завладели. С другой стороны, эти меры привели к тому, чтобы те, кто предпочитал отправиться в изгнание из-за опасения подвергнуться наказанию