нелепая мистификация? Только в наших новостях!

Рауль поморщился — за два года жизни на Золотых островах он привык к тишине. На Братьях, где жила карфианская община, не принято было громко веселиться или орать.

Молчаливый Мбени подал завтрак в постель:

— Доброе утро, аиби Рауль.

— И тебе доброе утро, — принимаясь за яичницу и сухие лепешки с острым соусом, отрешенно отозвался Рауль. Мбени был из пустынников, и до сих пор привыкал к новой жизни, привычно называя Рауля аиби — «молодым господином» на родном языке. Даже Джеральду не удалось его переубедить. — Нера Зола уже встала?

— Давно, аиби. Она позавтракала на рассвете и вместе с Акой ушла гулять.

Рауль вздрогнул одновременно с криком мальчишки-газетчика:

— Свежие новости! Покупайте свежие новости!!! Арис объят ужасом! Кошмарная смерть женщины, ставшей жертвой чернокнижника! Говорят, бывалые полицейские падали в обморок при виде её тела, сплошь покрытого черными рунами!

Он отставил в сторону столик-поднос:

— Мбени, быстро одеваться!

— Ака сказал…

Ака был новый лакей, нанятый Джеральдом вчера, после того как несколько лакеев попросту сбежали со службы. Рауль их ни в чем не винил — когда через сто ярдов водной глади от дома война, у любого не выдержат нервы, особенно при взгляде на линию генерала Меца на противоположном берегу Ривеноук. Жаль только, что это произошло именно в день поездки. Кажется, Ака плохо запомнил инструкции Джеральда.

— Мбени!

Лакей спешно пошел к гардеробу, куда уже успел разложить багаж.

Рауль, чувствуя, как бешено бьется сердце от страха, вылетел из гостиницы, следуя за сплетенным поисковым заклинанием. Он уже привык к побегам Золы — это проявление болезни, с этим ничего не поделать. Только бы не случилось ничего страшно… Только бы она удержалась…

Арис уже проснулся. Раздавался свист паромобилей, пытавшихся влиться в общее плотное движение, спешили куда-то люди, толкались с тележками цветочницы и продавцы еды. Еле заметный след Золы уходил прочь по широкому проспекту в сторону парка Орельи́, и сердце Рауля зашлось в дикой боли предчувствия. Он рванул через проспект за тонкой эфирной нитью, наплевав на паромобили и конные экипажи, оставляя за спиной ругань и недовольные звуки клаксонов. Зола… Его Зола… Только не это. Только не сейчас! Только не снова этот кошмар…

Она сама вышла ему на встречу. Толпа рассеялась как по мановению волшебной палочки, хотя скорее всего дело было в неподходящем времени для прогулок, и Зола оказалась перед ним…

Она задумчиво шла по тротуару, держа в руке букетик поздних лесных цветов. На её лице застыла отрешенная улыбка, глаза были пусты, прическа чуть растрепалась, выбиваясь из-под шляпки. Тяжелое платье из бордового бархата промокло по подолу, и было неясно, есть ли на нем кровь, а вот перчатки… Перчатки, особенно правая, заскорузли от алых пятен.

Рауль поднял глаза в небеса и сделал единственное, что мог — он снова вызвал дождь, долгий, упорный, сильный, сбивающий полицейских со следа. Больше Рауль ничего не мог. Он подошел к Золе, беря её за локоток:

— Моя фея…

Кажется, она его даже не узнала — она продолжала улыбаться, отрешенно глядя на суетливую площадь, лежащую впереди.

— Зола…

Она подняла глаза вверх, ловя губами холодные капли дождя.

— Пойдем… Прошу, Зола, пойдем…

— Хорошо как… — она посмотрела на Рауля, наконец-то замечая его. — Давно так не веселилась… Почему мы уехали из Ариса, милый?

— Зола…

Он смотрел и не узнавал свою жену. Ему хотелось увидеть на её лице хоть что-то: раскаяние, страх, хоть каплю сожаления о случившемся, — но, кажется, зря он этого ждал. Он впервые понял, что совсем не знает её новую.

Зола широко улыбнулась, и Раулю показалось, что её улыбка насквозь фальшива. Оторви её, сорви её, и под ней окажется только кровь и безумие…

— Зола… Пойдем, приведем тебя в порядок. Нас ждет профессор Манчини.

Она привычно просила:

— Ты же не оставишь меня там?

Он так же привычно ответил ей:

— Нет, конечно же. — Она раз в полгода проходила обследование в больнице Манчини. — Я не оставлю тебя там.

Он впервые ей солгал, и она не заметила. До последнего момента она верила ему, только когда огромные санитары взяли её под локти и повели прочь в женское отделение, за глаза называемое ведьминым, она забилась в истерике и закричала:

— Ты обещал! Чудовище! Тварь! Ты же обещал… Забери меня отсюда… Я буду хорошей!!! Забери!

И эфир ударил из неё алыми искрами, несмотря на две печати. Подбежал еще один санитар, привычным жестом одевая на тонкую, заломанную за спину руку магблокиратор.

— Ты обещал… — без сил обвисла на руках санитаров его Зола, его маленькая, хрупкая девочка, которую он обещал беречь и защищать. Сердце заныло от боли — он не сдержал обещание, он… Зола права — он чудовище. Он тварь, заманившая её в ловушку и не спасшая.

Профессор Манчини взял его под локоть, напоминая о себе, и насильно потащил в другую сторону по коридору в свой кабинет:

— Что ж, пройдемте. Не берите в голову — это не ваша жена говорит, это кричит в ней болезнь. Обследуем, проведем пару циклов электролечения… Зря вы в него не верите — могучая вещь, между прочим! Дадим ваше лекарство… Вы же привезли его? Последняя партия дает чудный, стойкий эффект… — он говорил, говорил и говорил с Раулем, как с ребенком — профессия все же накладывает отпечаток на каждого.

— Я синтезировал новую партию… Высшей очистки… — Рауль еле заставлял себя сказать это. — Только не пробовал на Золе — хотел дать под контролем докторов, мало ли какая побочка вылезет…

— Вот, как раз и испытаем. Рауль, не волнуйтесь так, вы знали, что так и будет, Зола тоже знала…

— Я подвел её.

Манчини утешающе гладил его по руке:

— Полноте, полноте… Вы спасаете её. Иногда спасать приходится против воли — так бывает, Рауль. Эх, молодость-молодость, кипящие страсти и дикие волны самокопаний. Вы ученый, Рауль, у вас должны быть ледяное сердце и трезвая голова. Вы должны уметь отрешаться. Вы должны понимать, что вашей вины в происходящем нет.

Только Рауль не верил его словам — в его ушах до сих пор стояли крики Золы.

* * *

Энтони поблагодарил пожилого водителя потрепанного парогрузовика, схватил свой тощий мешок с вещами, всю дорогу стоявший у него между ног, и выскочил из кабины в промозглую, снежную ночь. Метель пропахла печным дымом, смазкой из ближайших ремонтных цехов, навозом, еще не вывезенным с улиц и особым, многосоставным ароматом, который называют просто — запах родины.

— Здравствуй, любимый Олфинбург… — Энтони поежился под порывом ветра