выгоняет из комнаты толпу жителей деревни, которые решаются войти специально, чтобы грубо уставиться на его гостя. Только за эту благотворительную акцию он заслуживает большого уважения. Ничто так не раздражает, как эти немытые толпы, которые стоят и глядят и комментируют во время моей еды. Со мной посылают человека, чтобы направить меня прямо туда, где дорога разветвляется, примерно в миле от деревни. За развилкой недавно проложенная дорога, фактически незаконченная. Она напоминает вспаханное поле густоты жидкого стула. Кроме того, мне нужно подняться по градиенту от двадцати метров до ста, и велосипед - это не самая комфортная вещь для этого. Местность становится переменчивой и более гористой, чем когда-либо, и дорога пугает. Часто, для того чтобы преодолеть всего милю пути, приходится потратить час времени, но горные пейзажи вокруг великолепны. Иногда я поднимаюсь на возвышенную точку или достигаю вершины, откуда открываются великолепные виды во все стороны, и действительно требует усилий, чтобы оторвать свой взгляд то этого великолепия, понимая, что, вероятнее всего, я никогда не увижу его снова.

В какой-то момент мне кажется, что я проезжаю огромный амфитеатр, который включает в себя всю физическую географию континента. По нему проходят невысокие горные цепи, здесь же участки и каменистой пустыни, и плодородной долины, озера и реки, и завершает картину прекрасный лес окружающий всё вокруг непроходимым частоколом, и защищает это всё от вторжения собой множество великих старых гор - мрачных стражей, которые никто и ничто не сможет преодолеть. Дорога, хотя и по-прежнему идет среди гор, но теперь начала в целом спускаться с возвышенности к Эндеросу и долине реки Гевмейли Чаи, и к вечеру я вхожу в армянскую деревню.

По обычаю, отсюда на восток, по-видимому, в деревне или около нее должны иметься гумна. Иногда они расположены в несколько этажей, а когда в ветреные дни здесь веют зерно, то вся деревня покрывается на дюйм или два мякиной. Я рад найти эти гумны в деревнях, потому что они дают мне прекрасную возможность кататься и удовлетворять людей, тем самым избавляя меня от беспокойства и досады. После захода солнца воздух становится холодным, и меня провожают в тесную комнату с одним небольшим воздушным отверстием, и мне дают одеяло и подушку. Позже вечером турецкий Бей прибывает с эскортом zaptiehs и занимает ту же комнату, которая, казалось бы, была комнатой, специально предназначенной для размещения путешественников. В тот момент, когда прибывает офицер, все жители деревни спешат туда-сюда, чтобы подмести комнату, зажечь огонь, заварить ему кофе, принести ему воды и сосуд для омовений, прежде чем он начнет произносить вечерние молитвы. Вечное раболепие характеризует поведение этих армянских селян по отношению к турецкому офицеру, и их спешка туда-сюда, чтобы снабдить его всем необходимо прежде, чем их об этом попросят, в моих глазах это выглядит чудесно, как «умилостивление богов».

Сам Бей, кажется, довольно хороший парень, предлагает мне часть своего ужина, состоящего из хлеба, оливок и лука; от которого, однако, я отказываюсь, уже заказав яйца и пиллау у местного жителя. Компания Бея очень приемлема, так как она избавляет меня от раздражения от того, что меня окружают обычные потрёпанные немытые люди в течение всего вечера, и обеспечивает мне освежающий сон, не нарушенный опасностью возможного воровства ремня или мокасин. Он выглядит очень благочестивым мусульманином. Помыв голову, руки и ноги, он опускается на колени к Мекке на мокрое полотенце и, почти двадцать минут по моим часам, молится. А его вздохи «Аллах!» замечательно укоренились, очевидно, где-то внутри его живота. В то время как он, таким образом, поглощен своим занятием, его два zaptieh стоят с уважением, и делят их время между тем, чтобы разглядывать меня и велосипед с удивлением и Бея со смешанным почтением и трепетом. С ранним рассветом я бесшумно удаляюсь, чтобы не мешать мирному сну Бея. На протяжении нескольких миль моя дорога извивается среди предгорий, которые я вчера пересек, но после постепенно расширяющейся впадины, которая в конце концов заканчивается в долине Гевмейли Чай. И прямо передо мной и под ними лежит значительный город Эндерес, окруженный широкой полосой яблоневых садов, ореховых и фиговых рощ. Здесь я получаю сытный завтрак из турецкого кебаба (кусочки баранины, нанизанные на вертел и обжаренные на горячих углях) в общественной хане, после которого мудир любезно обязуется объяснить мне лучший путь в Эрзинган, называя мне названия нескольких деревень, чтобы запомнить маршрут. Во время разговора с мудиром, появляется г-н Пронатти, итальянский инженер по найму Вали Сиваса, пожимает руку, напоминает мне, что Италия недавно предложила помощь Англии в Суданской кампании, а затем проводит меня в его апартаменты в другой части города. Г-н Пронатти может говорить практически на любом языке, кроме английского. Я не говорю почти ни на каком, кроме английского. Тем не менее, нам удается довольно легко общаться, потому что, помимо знания пантомимического языка, приобретенного в повседневной практике, я в пути подобрал несколько различных слов из местных языков нескольких стран, пройденных в путешествии. Когда мы наслаждаемся с этим джентльменом хорошим спелым арбузом, несколько уважаемых людей входят и представляются через господина Пронатти как турки-османцы, а не армяне, ожидая, что я буду относиться к ним более благосклонно в этом качестве. Вскоре после этого приходит группа армян, которые изо всех сил стараются убедить меня, что они не турки, а христиане-армяне. Обе стороны, кажется, хотят получить мою благосклонность. Одна из сторон считает, что самый верный план - дать мне знать, что они турки; другие, дать мне знать, что они не турки. «Я сказал обеим сторонам пойти в геенну», - говорит мой итальянский друг. «Эти люди будут беспокоить вас до смерти своей глупостью, если вы совершите ошибку, отнесясь к ним со вниманием». Мистер Пронатти надевает индийский пробковый шлем, который слишком велик на три размера и хорошо скрывает его черты. Потом направляет свою лошадь и сопровождает меня на некотором расстоянии, чтобы сопроводить меня в Эрзинган. Мой маршрут в Эндерес ведет по прекрасной плодородной долине, между высокими горными хребтами. Сложная сеть оросительных канав, питаемых горными ручьями, обеспечивает обилие воды для пшеничных полей, виноградников и садов. Это самая лучшая и, тем не менее, самая мокрая долина, которую я когда-либо видел - самая лучшая, потому что оросительные канавы так многочисленны. Худшая, потому что большинство из них переполняются и превращают мою дорогу в грязевые ямы и мелкие лужи. Днем я достигаю несколько более высокого уровня, где дорога становится более устойчивой, и я весело качусь на восток, по