какие-либо признаки раскаяния. Когда он лениво подошёл, вместо того чтобы со всех ног броситься к ней, чтобы пригласить на следующий танец – великолепную редову, – она с притворно-застенчивым удовольствием показала ему свою бальную карточку с именами кавалеров, которым она обещала танцы. Но его вежливые сожаления её не обманули, и когда она ускакала в танце с графом, то увидела, как Лори сел рядом с её тётушкой с видом искреннего облегчения.

Это было непростительно, и Эми долгое время не обращала на него никакого внимания, разве что время от времени перекидывалась с ним парой слов, когда в перерывах между танцами подходила к своей тётушке, если ей нужна была булавка или небольшой отдых. Её гнев возымел положительный эффект, хотя она скрыла его за улыбкой и казалась необычно весёлой и блистательной. Лори с удовольствием следил за ней, потому что она не резвилась и не фланировала по залу, а танцевала с воодушевлением и грацией, делая это восхитительное развлечение таким, каким оно должно быть. Естественно, что он принялся изучать её с новой точки зрения и ещё до того, как вечер подошёл к середине, решил, что «маленькая Эми становится весьма очаровательной женщиной».

Зрелище было оживлённым, потому что вскоре дух торжественного приёма овладел всеми присутствующими, и рождественское веселье озарило лица, осчастливило сердца, облегчило ноги. Музыканты играли на скрипках, дудели и грохотали, как будто сами получали от этого удовольствие, все, кто мог, танцевали, а те, кто не мог, с необыкновенной теплотой выражали своё восхищение другими. Воздух потемнел от сестёр Дэвис, а многочисленные Джоунзы скакали, как стая молодых жирафов. «Золотой» секретарь, как метеор, носился по залу в паре с лихой француженкой, чей шлейф из розового атласа покрывал пол, как ковёр. Тевтонская светлость наконец обнаружила стол, накрытый к ужину, и была счастлива, одно за другим поглощая блюда из меню, приводя официантов в ужас произведёнными ей опустошениями. А друг императора покрыл себя славой, танцуя все танцы, которые умел и не умел, сопровождая их импровизированными пируэтами, если фигуры танцев приводили его в замешательство. Юношеская самоуверенность этого толстяка была очаровательна, потому что, «имея большой вес», он отплясывал, как резиновый мячик. Он бегал, летал, гарцевал, его лицо лучилось, лысая голова блестела, фалды фрака неистово развевались, его туфли так и мелькали в воздухе, и когда музыка смолкала, он вытирал капли пота со своего чела и лучезарно улыбался своим собратьям-кавалерам, как французский Пиквик без очков.

Эми и её «польская жёрдочка» отличались не меньшим энтузиазмом, чем тучный француз, но более грациозной ловкостью, и Лори поймал себя на том, что невольно отбивает такт, следя за тем, как ритмично взлетают и опускаются на пол белые туфельки, порхавшие так неутомимо, словно у них были крылья. Когда маленький Владимир наконец отпустил её, уверяя, что «ему жаль уходить так рано», она захотела отдохнуть и посмотреть, как её рыцарь-предатель перенёс своё наказание.

Её замысел увенчался успехом, ведь в двадцать три года любовные разочарования находят живительный эликсир в дружеском общении, юношеские нервы трепещут, молодая кровь играет, и настроение здорового молодого человека поднялось под воздействием красоты, света, музыки и движения. Когда Лори встал, чтобы уступить ей место, вид у него был встревоженный, а когда он поспешил принести ей перекусить, она подумала с довольной улыбкой: «Ах, я так и знала, что это пойдёт ему на пользу!»

– Ты похожа на бальзаковскую «Femme peinte par elle-même»[133], – сказал он, одной рукой обмахивая её веером и держа чашку с кофе – в другой.

– Мой румянец не сойдёт. – И Эми потёрла свою разгорячённую щёку, показав ему оставшуюся белой перчатку с простодушной наивностью, которая заставила его искренне рассмеяться.

– Как называется эта ткань? – спросил он, дотрагиваясь до складки её платья, которая коснулась его колена.

– Тюль.

– Хорошее название. Это очень красивая… новая ткань, не так ли?

– Тюль стар как мир. Ты видел его на десятках девушек, и так и не понял, что он красив – до сих пор? Stupide![134]

– Я никогда раньше не видел тюль на тебе, что, как видишь, и объясняет мою оплошность.

– Никаких комплиментов, это запрещено. Я бы предпочла сейчас выпить кофе, а не выслушивать любезности. Нет, не сиди развалясь, это меня нервирует.

Лори сел прямо и смиренно взял у неё пустую тарелку, получая странное удовольствие оттого, что «крошка Эми» распоряжается им, потому что теперь она утратила свою застенчивость и испытывала непреодолимое желание поработить его, какое появляется у девушек, когда «венцы творения» проявляют какие-либо признаки подчинения им.

– Где ты всему этому научилась? – спросил он с насмешливым видом.

– Поскольку «всё это» – довольно расплывчатое выражение, будь любезен объяснить, что ты имеешь в виду? – ответила Эми, прекрасно понимая, что он подразумевал, но коварно предоставив ему описывать неописуемое.

– Ну – общее впечатление, стиль, сдержанность, тюль – ты же понимаешь, – засмеялся Лори, не в силах дать объяснения и помогая себе выйти из затруднительного положения с помощью нового слова.

Эми была довольна, но, конечно, не показала этого и спокойно ответила:

– Жизнь за границей шлифует человека вопреки его воле. Я учусь играючи, а что касается этого, – тут был лёгкий жест в сторону её платья, – ну, тюль дешёвый, букеты можно приобрести практически задаром, и я привыкла извлекать максимум пользы из своих бедных вещичек.

Она немного пожалела о последней фразе, опасаясь, что она была немного безвкусна, но Лори Эми нравилась как раз за это умение, и он понял, что восхищается и уважает её мужественное терпение, с которым она максимально использовала данные ей возможности, и за жизнерадостность, с которой она прикрывала свою бедность цветами. Эми не знала, почему он так ласково посмотрел на неё, почему он взял и полностью заполнил её бальную карточку своим именем и посвятил ей остаток вечера самым восхитительным образом, но толчок к этой приятной перемене был результатом того свежего впечатления, которое они получили и неосознанно произвели друг на друга.

Глава 15

Долгий ящик

Во Франции молодым девушкам жить скучно до тех пор, пока они не выйдут замуж, и тогда их девизом становится «Vive la liberte!». В Америке же, как всем известно, девушки рано подписывают декларацию независимости и наслаждаются своей свободой с республиканским рвением, а молодые матери обычно отрекаются от престола с появлением первого наследника и уходят в уединение почти такое же замкнутое, как французский женский монастырь, хотя и отнюдь не такое же тихое. Нравится им это или нет, но их практически откладывают в долгий ящик, как только утихает свадебная кутерьма, и большинство из них могли бы воскликнуть, как это сделала на днях одна очень привлекательная женщина: «Я так же красива, как и прежде, но никто не обращает на меня внимания, потому что я замужем».

Не будучи красавицей или даже светской львицей, Мэг не испытывала таких переживаний, пока её детям не исполнился год, так как в её маленьком мире преобладали простые традиции, и она обнаружила, что теперь ею восхищаются и любят больше, чем когда-либо.

Поскольку она была маленькой женщиной в истинном смысле слова, материнский инстинкт в ней был очень сильно развит, и она была полностью поглощена своими детьми, абсолютно не замечая ничего и никого вокруг. День и ночь она лелеяла своих отпрысков с неустанной преданностью и тревогой, оставляя Джона на сердечное попечение кухарки, ибо теперь у них на кухне хозяйничала одна ирландская леди. Будучи человеком домашним, Джон решительно скучал по вниманию жены, к которому привык, но поскольку он обожал своих детей, то с радостью отказался на время от своего личного комфорта, с мужской недальновидностью полагая, что порядок в семье скоро будет восстановлен. Но прошло три месяца, а гармония в семью так и не вернулась. Мэг выглядела измученной и нервной, дети поглощали каждую минуту её времени, в доме царил беспорядок, а Китти, кухарка, которая относилась к жизни «лехко», держала отца семейства на хлебе и воде. Когда он выходил утром из дома, его сбивали с толку небольшие поручения пленённой детьми мамы, если он приходил вечером в весёлом расположении духа и хотел обнять свою семью, его останавливали словами: «Тише! Они только что уснули после того, как весь день места себе не находили». Если он предлагал немного